Избранные произведения в 2 томах. Том 1
Шрифт:
«И что это такое, — думал Кулешов, — встречаются солдаты и расходятся…»
Сквозь цветущие ветви нежно синело высокое небо. В соседнем саду тонкий голос выводил частушки про Самару. Кулешов не сразу понял, кто это поет.
«А выжил!» — обрадованно подумал он то ли о нем, то ли о себе.
«Ой, Самара…» — доносилось оттуда. И кто-то играл на балалайке.
Первый день весны
Они ехали в город на бензовозе.
Около
Может быть, это был первый день весны?
Они сидели рядышком на грязном и вонючем железе цистерны, крепко ухватившись за скользкие металлические поручни, проходившие под их согнутыми ногами. Ноги изо всех сил упирались в низкие бортики. Кое-как можно было держаться.
Костя все время поглядывал на друга, прислонившего свою голову к его плечу. Женька полудремал и не видел весны. Сонный глаз его измученно приоткрывался наполовину, когда Костя начинал толкать друга локтем в бок, боясь, как бы он не свалился с цистерны на повороте.
А поворотов было много. Дорога, обманывая горы, выкручивалась так и сяк и все же потихоньку пробивалась вперед. Иногда она бессильно падала в жуткую пустоту неба, и тогда бензовоз кряхтел и ныл, испуганно сдерживая свой бег. Он спускался на ощупь, как во тьме, рывками, и голова Женьки отчаянно подпрыгивала, немытые и нестриженые волосы лезли ему в глаза, и он дул на них коротко и яростно, не открывая глаз.
Потом машина брала новый подъем.
Море, холодно и остро синевшее с одного края, у подножия гор, оседало, скрывалось на время за вершинами и, далекое, вдруг взблескивало на новом перевале.
Город, куда они ехали, был еще, наверно, в чужих руках. Ночью туда пошли танки. Странно, они не оставили никаких следов, но они прогрохотали по этой самой дороге, и полную цистерну горючего теперь везли им.
В кабине, рядом с шофером, спал молоденький пулеметчик. Обняв ручной пулемет, он весь съежился, точно замерз, хотя был первый день весны, и южное солнце с утра грело вовсю, и шофер ехал в одной гимнастерке, кинув под себя шинель. Он пел. Слова до Кости долетали неразборчиво, когда на вероломном повороте дороги шофер сбрасывал скорость и бензовоз минуты три катился в странной тишине. Шофер выставлял голову из окошка навстречу ветру.
Он пел и полоскал в весеннем ветре лицо, чтобы не уснуть. Наступали вторую неделю. За все это время Костя ни разу не прилег больше чем на час, да и то засыпал некрепко. Он завидовал сейчас пулеметчику и даже Женьке. За Женьку он еще боялся… Чушь какая, погибнуть на войне, свалившись с бензовоза.
Но тут Женька сам проснулся и сразу спросил:
— А как ты думаешь, его не взорвали?
— Не знаю.
— А что, если сожгли?
— Сволочи. Могли и сжечь.
— И я буду снимать такие развалины? Страшно, если так…
— Подожди
Женька поправил фотоаппарат на шее. Кожаный футляр запылился, а тонкий ремешок врезался в Женькину шею, тоже покрытую пылью.
— Ох как мне не терпится попасть туда, — сказал Женька.
— Может, еще бой идет? И города не взяли.
— Они не будут тут драться. Их отрежут. Через горы идут специальные отряды.
— Кто тебе сказал?
— Генерал Горбачев. А здесь пустили танки — для быстроты.
— Генералы тоже иногда ошибаются.
— Горбачев нет.
— Можно драться и с танками, и со специальными отрядами. Здесь порт. И кто его знает, какой будет бой.
— Конечно, — согласился Женька, — но я хочу скорее попасть в этот дом, Костя.
— Ты хочешь быть первым, как везде.
Женька был храбрым и неутомимым фотокорреспондентом. Недавно он высаживался с десантом морской пехоты на черный ночной берег и летал в лес к партизанам. В редакции его любили за неистощимую юность.
Теперь тот берег и тот лес остались далеко позади.
— Я вовсе не хочу быть первым, — просто возразил Женька. — Я хочу скорее увидеть этот дом, как и ты. Вот и все. А ты, может быть, не хочешь?
— Почему? И я тоже.
— Ты ведь сам писатель, — сказал Женька и засмеялся.
И Костя засмеялся и покраснел.
— Не чуди, Женька, — попросил он. — Я корреспондент… А он был великим… Он…
— Ну чего ты замолчал? — спросил Женька.
— А мне только и остается молчать, — сказал Костя. — Больше нечего делать.
Женька был по-своему влюблен в друга и заспорил.
— Держись! — крикнул Костя и обнял Женьку. Начали спускаться с большой высоты. Дорога, качаясь, загуляла справа налево, отбрасывая от себя дикие мохнатые сосны и цветущие кусты шиповника. Дорога начала разматывать свой клубок, а внизу открылся белый приморский город, втиснутый в полукружие зеленовато-снежных гор.
Генерал оказался прав. И Женька тоже. Под угрозой окружения противник бежал из города. Большого боя здесь не было. И вот тихий город у моря впустил на свои израненные улицы ревущий бензовоз.
Люди еще не знали толком, что случилось. Танки проскочили по набережной вдоль моря глубокой ночью и снова умчались в горы. Набережная была пустынна, мертва, и этот короткий гром, прокатившийся по ней, не все и не сразу рассказал жителям. За камнями развалин, сквозь которые прорастала сирень, несколько часов назад уже родился долгожданный миг, а вся радость, запоздало пробужденная им, досталась четырем военным на бензовозе, запутавшемся в узких улицах.
Бензовоз стоял у моста над гремящей речкой, разрезавшей город пополам. Грязное железо цистерны почти сплошь закидали ветки сирени. Людей вокруг становилось все больше. И сирени на железе прибывало.