Избранные произведения в 2 томах. Том 1
Шрифт:
Кончились бинты, и Ася выпрямилась на миг, стоя на коленях в траве, глянула в сторону дороги: нет ли на виду санитарной машины, и только тогда сообразила, что сказал Колпаков. Обычно почти и не вслушивалась в бессвязный бред раненых. Но сейчас до нее дошло. Она повернулась к Колпакову, он что-то еще пытался прошептать. Асю охватили сразу и гнев на жизнь, где все так перепуталось, и досада на свою беспомощность, и желание плакать от этого. Она наклонилась, чтобы вытереть Колпакову лицо с морщинками, в которых собрались капли холодного пота.
— Ася! — послышалось с другой стороны.
За спиной возник Зотов, она подняла глаза, чтобы увидеть его, но сначала увидела Лаврухина — шагах в пяти позади.
— Наши в станице, — сказал Зотов, — Лаврухин нашел меня…
— Мы сзади были, как пришли, — прибавил Лаврухин, подходя. — Там щели старые, в них много народу укрылось… А Колпак сказал, я пойду поближе, мне, мол, там место заняли, шутки ладил… Белгородский Емеля! — И отвернулся, елозя тылом пухлой ладони по губам.
— Принесите бинты, — не поднимаясь с коленей, велела Ася. — А его можно взять…
Они принесли бинты и подняли Колпакова.
— Подождем у дороги, — обронил Зотов.
Уложили Колпакова на свою подводу и, дождавшись Асю, повезли потихоньку. Она еле перебирала ногами, хватаясь то за лейтенанта, то за Лаврухина. Где-то, втянувшись в шаг, вдруг вспомнила:
— Он сказал про стихи…
— Это неважно!
— Но все же… Для чего?
— Для меня. Он сам предложил. «Вот увидите», — говорит. Я не решился бы прочитать. Ни за что! А он записал и выучил.
Ася глянула на лейтенанта, пугаясь, что это он мог лежать, накрытый плащ-палаткой, и радуясь, что это не он и не она, что они спасли друг друга.
— Не смей никому, Ася, про стихи. Она кивнула.
— Я много напишу и буду читать одной тебе. А это… вспомнится, и вспомним его.
В середине станичной улицы встретили слепого старика, вот он, нашелся! Тогда, на отдыхе, Ася спросила его: «Отчего глаза-то, дедушка? Может, фрицы древесным спиртом угостили, а вы и отведали?» — «Я жизни отведал!» — сказал старик. Но, видно, не всего еще. Оглушило небывалой бомбежкой.
— Господи! Накажи их! — бормотал он.
Опираясь на винтовку, неподалеку торчал солдат, какой-то странно новенький, наверняка только что с призывного пункта или из каптерки, к старику вроде бы непричастный.
— Где живете, дедушка? — спросила Ася.
— Хату сжег «горбыль» одной зажигалкой, где-то забыл метнуть, донес до меня. Теперь я с солдатами. У дороги на Гастагаевскую. Выхожу, Валюху жду-встречаю… Везете кого?
— Колпакова. Может, помните?
— Памяти-то уж нет почти. Кого, сказали? Колпакова? — Старик шагнул к подводе и остановился, как споткнувшись. — Справный солдат…
— Был.
Вскинув руку, старик хотел что-то сдернуть с головы, но она была непокрытой, и он опустил пальцы на лысину с седым, как на одуванчике, пухом и повторил:
— Господи! — И перекрестился.
— Идем,
— А куда ты его? — удивился Зотов.
— В комендатуру.
— За что?
— Нас привезли в станицу, разослали по всем концам, задерживать таких. Думаете, немцы так просто налетели? Им сигнал был по радио о здешнем мероприятии!
— Да он же слепой! — воскликнула Ася.
— Мое дело — привести. Велели в комендатуру, а никто не покажет, где она. Спрошу, привожу — нет!
— Старика мучаешь.
— Говорю, он меня замотал.
— Ну и мало тебе, умнику. Этого слепого все знают.
Солдат не обратил серьезного внимания на слова лейтенанта.
— Слепой! Как скажут, где комендатура, он бежит туда шибче зрячего. И без палки. Вот что подозрительно.
— Да он родился здесь и всю жизнь провел!
— Каждую канавочку знает, — добавила Ася.
— Привезу в город, где родилась и выросла, завяжу глаза, скажу — веди в комендатуру, посмотрю, как побежишь!
— Я не знаю, где комендатура.
— А я знаю, — сказал Зотов. — Двинулись. Там разберутся.
— Факт, — сказал солдат, приободрившись.
Навстречу попались подводы с тяжелыми минометами.
Бомбежка, конечно, разыгралась, потому что допустили беспечность, прозевали «юнкерсы» и возможных наводчиков. Так мало этого! Теперь в открытую везли солидные стволы, заранее говорящие о многом, а солдат попусту таскал слепого старика…
Возле калитки из кроватной спинки старик остановился:
— Вот моя хата…
Подвода с Колпаковым свернула и поехала по мягкой золе. Требовались хоть старые доски, чтобы сколотить гроб.
— Я сделаю, — сказал Лаврухин.
— А тем временем мы вернемся. Идем, Ася? Или сил нет? Я бы хотел, чтобы ты глянула. Там бугор с тополями. На бугре и положить бы Колпакова.
— А комендатура где? — напомнил о себе конвойный.
— Рядом. Знаете, дедушка, бугор и на нем четыре тополя?
— А как же! Я их и сажал. Тогда глаза мои чуток понимали.
— И комендатура точно там, товарищ лейтенант? — опять спросил солдат для надежности.
— Там, там. Еще не дадут вырыть могилу по соседству.
Тополя уже открылись — стояли не в ряд, а кучкой, листьев было много, и зелень их трепетно шелестела. Зато комендатуры рядом опять не оказалось, и упрямый солдат увел старика, а Зотов удивился:
— Мне же сам Колпаков сказал! Я боялся, что бревен не наберем, и велел ему эти тополя свалить, еще с дороги приметил их. А он вернулся и доложил: «Там комендатура». — «Где?» — «Возле самых тополей. Рубить — ни-ни!» — «Хорошо, свой же комендант, договоримся». — «Нет, плохо. Он молодой». — «Как молодой, так плохо? Молодые полвойны на своих плечах везут!» — «Кто спорит? Но, бывает, кричат. Вот и вы уж кричите». — «Для дела бревна нужны, а не тополя». — «Их дело — расти. А бревна будут». И нашел ведь. А тополя спас.