Избранные произведения в двух томах: том I
Шрифт:
Она довела Юрика за руку до дому и пошла к себе. После обеда Лена взяла книжку и легла на кровать.
— Ты что же сегодня, Лена, не торопишься в детский сад? — спросила мама.
Лена ответила трагическим голосом:
— Детский сад… распался!
Она была очень благодарна Саше за то, что он даже не улыбнулся и ни словом не напомнил ей про их пари.
— Томочка дома?
Когда Лена входила в квартиру Зайцевых, ее всегда
Цветущие бегонии на окнах. Чистые коврики на чистом полу. Большие, пышные кровати с никелированными шишечками. Буфет, шкаф, добротный высокий сундук, который никогда никуда не ездил. В них можно положить и поставить все вещи, не нужно чемоданов и «городушек». А главное, главное — мужское пальто на вешалке и широкие, огромные, такие симпатичные мужские калоши под ним. Не уложены, не спрятаны куда-нибудь, а стоят в передней, на самом виду, потому что могут понадобиться каждую минуту.
Обе Матрешки были дома. Они сидели в кухне и чистили грибы, неторопливо, но и не медленно, как все, что они делали.
Лена всегда любила грибы — и собирать, и чистить, и есть. Но на эти грибы она посмотрела с холодным равнодушием и даже с враждебностью.
— Смотри, Леночка, белые! — сказала Тамара заискивающе и показала на кучку белых, положенных отдельно, напоказ и на восхищенье. — Подумать только! В июне белые! Как рано!
Но Лена не хотела восхищаться. Она села на лавку и даже не попросила себе ножик, чтобы принять участие в скоблении крепких, толстеньких подберезников, или «чалышей», как их называли местные жители.
— Тамара, — сказала она неестественным голосом, — ты как, совсем не будешь ходить в детский сад?
Тамара немного растерялась и посмотрела на мать. Глаза Аграфены Петровны стали остренькими и беспокойными.
— Некогда, некогда, Томочка! — запела она, покачивая головой. — Огород полоть, за скотиной ходить… А теперь грибы пошли, нужно на зиму запасать, и посолить, и посушить… Вот сегодня похлебку грибную сварим.
Она взглянула на часы и, переваливаясь, поплыла к печке. На сковородке что-то бурно и в то же время обнадеживающе заурчало, обещая вкусный обед румяным Матрешкам.
— А уж если время будет у Томочки, — продолжала Аграфена Петровна, возвращаясь к столу, — пусть в колхоз работать идет, трудодни зарабатывать. А здесь что? Маруська, лентяйка, будет дома бездельничать, а вы за ее детями ходить? И никто вам за это не заплатит, пра-а!
Лена молчала. Что можно было возразить? Конечно, никто не заплатит. Она видела, что пришла зря, что разговора с Томочкой не выйдет. Все-таки немножко совести у Томочки есть: сидит вся красная, потупив глазки.
— Маруся — не лентяйка, — сказала наконец Лена и встала, — она
В сенях послышались тяжелые мужские шаги. Вошел мастер Матвей Кириллыч. Обе Матрешки засуетились и захлопотали вокруг него. Лена хотела уйти, но Матвей Кириллыч, намыливая руки, спросил, пишет ли отец, — пришлось отвечать ему, она задержалась.
Не может человек, если он не совсем бесчувственный, равнодушно видеть горячий блин, снимаемый со сковородки.
Но Лена мужественно ответила:
— Спасибо, мне не хочется, — когда Аграфена Петровна протянула ей блюдечко.
— Да ты бери, Лена, бери! — Томочка с хохотом прыгала вокруг нее, стараясь запихнуть ей в рот липкое тесто. — Ведь взяла уже! Уже попробовала!
Лена знала, что Матрешки обидчивые. Блин пришлось взять. На столе появилась миска с огурцами. Аграфена Петровна была мастерица солить огурцы и очень гордилась тем, что они у нее до лета сохраняются твердыми. По комнате распространился острый запах чеснока и укропа.
И опять:
— Да спасибо, Аграфена Петровна, мне не хочется! — и опять скачет Томочка и силой навязывает угощение.
— Лена, бери, — сказал Матвей Кириллыч, садясь за стол. Он откусил сразу пол-огурца, плеснул на пол рассол из середки и повторил с важностью, выговаривая на «о»: — Бери, Лена. Организм требует соков!
И Лена ушла с холодным огурцом в руке, с горячим блином во рту и с тяжелым камнем в сердце.
«Зайду еще к Зине, — решила она, — и тогда уже все будет окончательно».
От их дома к речке прошел Саша с удочками. А за ним подобострастно, как маленькие собачонки, семенили мальчишки: впереди с трудом поспевал Витька, за ним растянулись по росту Кирюшка, Боба и Кук.
На полдороге Боба обернулся и грозно прикрикнул на Кука. Тот зашагал медленнее и наконец отстал. На крыльце Марусиного дома одиноко дремал Коленька, приткнувшись круглой щечкой к верхней ступеньке. Рядом была брошена курточка и лежало квадратное одеяльце, на котором — предполагалось — он будет сидеть.
Лене очень хотелось отнести Коленьку в дом, но она не решилась, опасаясь гнева Маруси. Она только устроила малыша поудобнее, чтобы не затекли ножки, и хорошенько прикрыла его, так как день был свежий.
Зины дома не оказалось. В кухне сидел Зинин отец, бухгалтер Федор Максимыч, и, вынимая из чугуна горячую картошку, лупил ее на тарелку с розовыми цветами. Облупив каждую, он макал в деревянную солонку и ел с аппетитом. Картошка перестоялась, или, как говорили хозяйки, «охалела» в печке. Она была темно-желтая внутри и даже пахла нехорошо. Но Федор Максимыч поедал ее с видимым удовольствием.