Избранные произведения в двух томах (том первый)
Шрифт:
И, схватив заветный – с коллекцией, поставил его на площадку.
Я сделал попытку вернуть чемодан на платформу:
– Не надо, скоро алма-атинский проходит…
– Не трогай, хозяин,- пригрозил коченеющий.- Девушка, подымайтесь! Рина взбежала.
– Равняйся на лучших! – И он подпихнул меня на ступеньку.
Подножка поплыла, заскользили колеса… Он некоторое время шел рядом с вагоном, стуча зубами, потом ввинтился на поручне и, вступив па площадку, назвался Павлом Василичем. В вагоне быстро обнаружил резервы площади. Рине уступил вторую полку, сам полез на багажную. А я уселся на краешке скамьи у прохода и стал пасти чемоданы.
Не часто случается, чтобы
Какие там нитки и сургучи! Я поставил бурцевский чемодан на попа в проходе между скамейками, ел на нем суп, пил на нем чай да еще приговаривал:
– Ноги затекли из-за этого проклятого чемодана! Хоть бы его украли!
Мне казалось, что пренебрежение к нему – лучший способ предохранить его от случайностей, рассказами о которых то и дело угощал меня Павел Василич.
– Вот недавно,- начинал он, свешиваясь с верхней полки,- у одного чемодан обменяли. Ночью подъезжают к Свердловску – сосед схватился: «Мне выходить!» Пошел – с чужим чемоданом. А свой – перепутал – оставил. Тот глядит утром: «Не мой!» Открыли – там коробки круглые, с кинокартиной, исключительной ценности. А у него что было? Курица, вещи – это неважно! А главное, диссертация! «Четыре года работал над ней. Всё, говорит, мне дальше незачем ехать. В Казани схожу, еду обратно, я этого раззяву найду!» А начальник поезда: «Не советую. Вы его потеряете хуже. А так вас в Москве встречать будут. Ему тоже от вашей диссертации радости мало». И что же вы думаете? Прибывает поезд в Москву – подходят; «Не вы кандидатскую пишете?»
Наслушаюсь я этих рассказов – гляжу… Нет, бурцевские богатства на месте!
КОНЕЦ бюджетного года
Так, обмениваясь разными «случаями», доехали мы до Москвы, а там и до дома. Звоним. Открывают:
– Наконец-то! Что ты так задержался? Я радостно:
– Познакомьтесь: это Рина – дочь Ольги Александровны Бурцевой. Она будет теперь жить у нас.
– Так ведь ты же ездил за рукописями?!
– И рукописи привез!
– Ну, молодец! Поздравляю! Здравствуйте! Как ваше отчество?
Передислоцировались. Устроили Рину. После этого я сел разбирать неразборчивое, читать недочитанное. Замелькали короткие серые дни – декабрь, конец года.
Наконец изучение закончилось, и поехали мы с Риной в Литературный архив – повезли знаменитый чемодан на такси.
Если даже предварительный список, сообщенный доктором Воскресенским, список глухой и неполный, и тот произвел в архиве, как говорилось, впечатление неслыханное, то появление чемодана следовало отнести к чрезвычайным событиям. Я поднял крышку… Это сопровождалось покорными просьбами не тянуть; достал первые листки-послышались разные «Ух, ты!…», «Скажите…», «Шибко!», «Да-а…», «Съездил!…» и прочие глаголы, частицы и междометия, которые куда лучше пространных речей выражают настроения восклицателей.
Я стал метать на столы автографы самые редкие,
– Это что же? Полная бурцевская коллекция?
– Полная,- горделиво отвечал я.- Вся. До последней бумажки.
Сперва коллекцию смотрел начальник архива. Потом – его заместитель. Потом – начальник начальника. Затем – эксперт по оценке. После него – другой. Наконец они оба вместе. После этого стала известна предварительная оценка, которая выражалась в сумме, заключавшей четыре ноля, а впереди цифру, среднюю между девяткой и единицей. После этого собрали Научный совет. И тут каждый начал интересоваться не только тем, что составляет его специальность и предмет его изучения, но и решительно всем. Так, знаменитый наш пианист профессор А. Б. Гольденвейзер просматривал письма Льва Николаевича Толстого, которого близко знал, и в то же время держал руку на письмах Рахманинова – с ним он вместе учился.
Профессор Иван Никанорович Розанов, собравший в своей библиотеке восемь тысяч стихотворных сборников, и тут, прежде всего, стал интересоваться стихами. И решительно все – музыканты, историки, архивисты – подтверждали ценность коллекции, отдавая должное опыту Бурцева. Только в одном автографе Бурцев ошибся: все подлинно в автографе Пушкина – и бумага, и дата, и подпись «Pouchkin». Только Пушкин не тот. Не Александр Сергеевич, а брат его – Лев. Необычайно похожий почерк.
Плохо было, однако, то, что, пока шли ознакомления и обсуждения, оценки, переоценки, бюджетный год подошел к концу. И средства, отпущенные на покупку коллекции, срезали.
Тогда мне сказали:
– Поскольку дочь Бурцевой гостит у вас, передайте ей, что оформление задерживается и что оплатить покупку мы сможем только в новом году, после того как нам утвердят смету. А пока пусть едет в Актюбинск. Мы ее вызовем. Это будет в марте или апреле.
Я приехал домой и сказал:
– Покупка несколько задержалась, Рина, поэтому пока поезжайте в Актюбинск. Они вас вызовут. Это будет… в январе или в феврале.
Даже и сейчас, по прошествии долгого времени, без всякого удовольствия вспоминаются дни, когда я ходил виноватый в том, что не заплатили, испуганный, что не скоро заплатят. Со дня приезда в Москву прошли две недели, и три… Рина скучала, ходила в кино, беспокоилась о ребенке и о коллекции, напоминала мои обещания: «Двадцать третьего будете дома». Из Актюбинска шли телеграммы.
Все это было невесело!
НЕОЖИДАННЫЙ ПОВОРОТ СОБЫТИЙ
Прошло несколько дней. В ЦГАЛИ опять многолюдно. В вестибюле докуривают, обмениваются рукопожатиями, вежливо уступают – кому первому войти в двери зала. В зале расспросы, приветы, шутки, тут же, на ходу, обсуждение важных дел:
– …на конференцию в Харьков…
– …ставьте вопрос – мы поддержим…
– …продавалась в Академкниге…
– …почерк очень сомнительный…
– …такие уже не носят…
Звонок. Начальник архива, упираясь ладонями в стол, объявляет:
– На повестке – отчет отдела комплектования о поступлениях последнего времени. Докладчик – товарищ Красовский. Юрий Алексанч, прошу…
К трибуне быстро и бодро идет, приосанившись, средних лет человек с внешностью декабриста: серьезное, благодушное выражение лица, бачки, в черной оправе очки.
Говорит интересно и обстоятельно, перечисляет новые рукописи, часть которых в научный оборот или входит, или уже вошла. Но о бурцевских материалах – ни слова.