Избранные произведения в двух томах. Том 1
Шрифт:
Что же дальше? Меня определили в детприемник, но не в самом Ашхабаде, а в Липецке, ведь таких, как я, сирот, оказалось много — нас и приютили в разных городах.
Вообще-то у отца с матерью были какие-то родственники, мои дяди, тети — и они вскоре после землетрясения появились в Ашхабаде, чтобы поделить меж собой оставшееся под обломками барахло. Однако никто из них не выразил желания забрать меня под свое крылышко, рассудив, очевидно, что государство сумеет гораздо лучше воспитать из меня достойного гражданина. И полагаю, что
Об этих родственниках рассказала мне все та же приезжавшая в Липецк женщина. Кроме конфет и пряников, она привезла мне фотографию отца с матерью — они там вместе на карточке, в военной форме, с медалями, улыбаются, очень молодые. На обороте фотокарточки она написала адрес кладбища и номер могилы, где лежат мои родители, чтобы я, когда вырасту, съездил в свой родной город, пришел туда.
Я берегу эту фотографию. Не только потому, что она — единственное оставшееся мне на память об отце и матери. И не только потому, что я непременно, как только выучусь и стану работать и у меня окажутся достаточные деньги, чтобы оплатить столь дальний проезд, поеду в город Ашхабад и найду там кладбище, могилу…
Нет, тут есть еще одна причина.
У детдомовских, у таких, как я, круглых сирот, — это пунктик. Сызмальства их больше всего на свете мучит вопрос о родителях: кто они были, отчего их нет, куда подевались? Никто никогда не поверит и не может поверить, что родители — мать или отец — просто так отказались от своего ребенка. Оставили на вокзальной скамейке. Подбросили на чье-то крыльцо. Либо даже явились в детприемник честь честью и с рук на руки сдали сверток: нате, мол, держите, а нам не надо, у нас другие планы…
А между тем в большинстве случаев так и бывает.
Но не приведи бог хотя бы намекнуть кому-нибудь из нас, что, дескать, ты — подкидыш. Кто поменьше — тот за палец укусит, а побольше — и в морду даст.
Потому что такой вариант никого, конечно, не устраивает. Неохота с пеленок презирать человечество.
По этой причине любой из детдомовских знает о своих предках даже больше, чем тот, кто самым благополучным образом вырос при родителях. Всё знают. Во всех подробностях. У кого погибли на войне. У кого в море утонули. А у кого — сделали себе опасную прививку ради научного опыта, и опыт этот не удался.
Из десяти подобных историй девять выдуманы. Сами выдумывают. Это даже черт знает до чего горазды наши изобретать и выдумывать такие вот истории. Я лично знал одного малого, который додумался всем и каждому рассказывать, будто его папаша и мамаша драпанули за границу…
К чему я все это?
А к тому, что заранее хочу отмести все возможные подозрения. Может, кому-нибудь покажется чересчур уж невероятным то, что я рассказал о себе самом.
Так вот — фотография. Она всегда со мной. И на обороте ее: адрес, номер.
Между прочим, та женщина, которая приезжала ко мне в Липецк, оставила еще адреса моих дядей-тетей. Наверное, чтобы я им письма
Но вот чего не знала даже та женщина, и чего я не знаю, и что мне очень бы хотелось узнать (то есть я ничего не пожалел бы на свете, чтобы разузнать и выяснить) — это куда подевалась собака, овчарка по имени Рекс, которой я обязан своей жизнью.
Куда она подевалась?
Конечно, в те трудные дни после землетрясения кому могло быть дело до какой-то бездомной собаки: тогда ведь и людей сколько оказалось бездомных. Не до собак там было, наверное.
И все же, что с ней после сталось, с этой хорошей собакой, потерявшей хозяев? Бегала небось по городу, металась голодная, выла по ночам… Хорошо, если приняли ее в дом какие-нибудь добрые люди. Еще лучше, если взяли ее к себе горные пограничники или, допустим, милиция — они ведь в собаках понимают толк. Тогда я спокоен за Рекса. Но если… Иногда я встречаю на улицах да по дворам всяких бродячих, ничейных псов. Они роются на вонючих помойках. Завидев идущего мимо человека, слегка повиливают хвостом: мол, проходи, не бойся, но укушу — а сами бочком-бочком, опасливо отодвигаются в сторону, готовые броситься наутек: вдруг тот прохожий человек нагнется за камнем…
В свой первый же отпуск, который мне дадут, когда я буду работать, я съезжу в город Ашхабад.
И на первую же зарплату, которую я получу, куплю себе овчарку, щенка. И назову его Рексом.
Этой возможности уже недолго ждать. Скоро мне стукнет семнадцать.
Получай бумагу о среднем образовании и иди на все четыре стороны.
Можно, конечно, попробовать выбиться в студенты — авось примут. Но это значит снова учиться, опять кантоваться на койке общежития, получать двадцать рублей стипендии… Нет, право же, этого я и сейчас нахлебался досыта.
Уж куда соблазнительней податься в дальние края, в прекрасные края, вроде тех, откуда мне шлет иногда письма один мой давний приятель. Он сообщает, что жизнь хороша, и ребята что надо, и девушки там на подбор, и получает он на руки двести пятьдесят в месяц.
А разве мне это заказано? Вот я, молодой человек, жаждущий романтики, сажусь в поезд, ту-ту — и передо мной открываются неведомые горизонты, и там, впереди, уготованы мне и первый успех, и первая слава, и первая любовь, и первое разочарование…
Знакомая музыка.
Ну, а что, если — говоря как на исповеди, хотя я и не знаю, как там бывает, на исповеди, — если в мои неполные семнадцать лет у меня все уже это было?
Было. Все.
И дорога в неведомый мир. И первый успех, и слава. И первое разочарование. И первая любовь. И даже вторая.
Если я — вот в эти мои неполные семнадцать лет — знаю, что все, чем могла побаловать меня судьба, уже не впереди, а позади…
Смешно? Ну, кому смешно, а лично мне вовсе не смешно. И даже разговор об этом неохота заводить.