Избранные произведения в двух томах. Том 1
Шрифт:
Самсонов почему-то обиделся, смотрел в сторону, и Таисья решила повернуть беседу на иное:
— Зачем вам борода? Такой молодой — и борода.
— Видите ли, в полевых условиях бриться не с руки.
— А умываться с руки? Просто модничаете. Или от лени заросли по уши. Вы побрейтесь, хорошо?
— Хорошо, — заверил Самсонов и рассмеялся: — Придется заглянуть к верхнепечорскому парикмахеру. А у него прямо над зеркалом висит картинка: Иван Грозный убивает сына. Тебя бреют, а перед глазами — кровища сквозь пальцы!.. Ей-богу, страшно!
Засмеялась
Путь был окончен.
Капал редкий дождик. Таисья подставила каплям ладонь, подумала и сказала:
— Будете спать у меня. Что вам за радость — мокнуть? Идемте.
Таисья и жила в той самой трехоконной избе, где помещалась почта. Она аккуратно застелила Самсонову узкую свою кровать, прикрикнула, когда он вздумал перечить, и вышла, захватив подушку с одеялом, в смежную комнату, оклеенную древними обоями, с перегородкой посредине.
Уже устроившись на скамейке, Таисья вспомнила, что на двери имеется крючок. Закрыть, что ли? Нет, не надо. Вдруг потребуется человеку выйти.
Она прильнула щекой к подушке, зажмурила глаза и уснула.
И проснулась, когда молоточек громко зазвенел в чашечку телефона. Было синее утро. Пять часов.
— Да… — хрипловатым спросонья голосом отозвалась в трубку Таисья. — Усть-Унья… Телеграмма? Пишу… «Верхнепечорска, сорок восемь пятнадцать… Так… Магазин сельпо, Собянину…»
Самсонов уже стоял рядом. После сна он выглядел довольно смешно: борода свалялась, поперек лба — полоса. Он расчесывал гребенкой выцветшие от солнца жесткие волосы и разглядывал Таисью. Наверное, Таисья тоже выглядела смешно после сна. Потому что все проснувшиеся люди выглядят очень забавно.
Но они смотрели друг на друга и не смеялись.
— Вот… телеграмма, — сказала Таисья.
— Уже? — удивился Самсонов.
— Да. И сейчас пароход здесь будет.
— Сейчас? Так быстро?
— А чего же, — дернула плечиком Таисья. — Теперь, знаете ли, все быстро. Быстрое такое время.
— Очень быстрое, — горячо согласился Самсонов. И решил подробнее разъяснить свою мысль: — Как же иначе? Атомный век…
Таисья встала, резко двинула стул.
— Пора. Счастливо!
— Разве вы не придете на пристань?
— Не знаю. Будет почта — придется идти.
— Вот как? — сказал Самсонов. — Впрочем, конечно… Ну, спасибо!
И ушел.
А тут принесли заказное письмо, и Таисье — ничего не поделаешь! — пришлось идти к пароходу.
На берегу, как водится, собралось все село. Скачет детвора. Старые деды щеголяют в шерстяных чулках до колен и сверкающих галошах. Рука об руку — стеной — стоят тихие девушки.
«Достоевский» нарушил расписание и потому возражал против долгой погрузки. Сразу же по прибытии он дал длинный сигнал, присовокупив к нему для убедительности короткий.
Уньинские лодочники, в два шага меряя сходни, таскали ящики в темное чрево парохода. Вон тот, сухощавый, что нес первый ящик, уже взвалил на плечи второй. А груда на берегу будто и не убывает.
Самсонов стоит
Длинный гудок. И два коротких. Люди обступили Самсонова. Он вынул из кармана рыхлую пачку денег и стал отсчитывать бумажки в малахай старшого. Долго отсчитывал. Наконец старшой водрузил шапку на голову, а все остальные приподняли малахаи — дескать, не обижаемся, будьте здоровы!
В этот момент «Достоевский» стал гневно пыхтеть, лопасти колес зашуршали о прибрежную гальку. Долгий гудок. И три коротких.
Самсонов быстро оглядел людей, стоявших на берегу. Отыскал Таисью и решительно зашагал к ней.
«Спятили?» — хотела спросить Таисья. Но не спросила.
А он подошел и, вместо того чтобы заговорить, молча стоял перед ней.
— Пароход, — кивнула Таисья.
— Да, — сказал Самсонов. — Знаете, я кое-что хотел вам сказать. Я напишу из Верхнепечорска…
— Смотрите не забудьте.
Скулы Роберта заалели, брови грозно сошлись.
Тут «Достоевский», у которого, должно быть, лопнуло терпение, дал еще один долгий гудок и четыре коротких, не предусмотренных правилами.
Самсонов круто повернулся и, шлепая сапогами по воде, побежал к пароходу.
Распластав по ветру, впереди себя, лохматую бороду дыма, «Достоевский» вышел на уньинский плес. Он тут же свернул за излучину, и над низкорослым ельником поплыла белая труба с каймой.
Таисья отвела взгляд. На Печоре — волны. Уже в отдалении остроносые лодки чередой уходят в Унью.
Разбредается народ по своим делам. Пустеет берег. Тихо. Только поскрипывают, шумят собольей хвоей столетние кедры. Ярок день и холоден: где-то у горных подножий просыпался град. Студеный ветер летит с верховьев.
Таисья глотнула ветра, захлебнулась, положила руку на шею, на то горячее место, где смыкаются ключицы. Прогнала с глаз долой непокорную бронзовую прядку. Засмеялась.
— Бывает же…
«Значит, следующую почту когда ждать? — высчитывала она, взбираясь по тропе к своему агентству. — Сутки до Верхнепечорска, сутки с половиной обратно. Не иначе — на мель сядет… Снова подписчики ругаться будут, что газеты запаздывают. Самолетом бы…»
1956
Останутся кедры
— Как-то с ним невесело, — пожаловалась Любка. — По-моему, если человек полюбил, ему должно быть очень весело. Чтобы пел, смеялся, ходил Ваней-дурачком. А он брови супит, пальцами хрустит, слова откуда-то из живота достает…
«Хрустеть пальцами неприлично», — мысленно согласилась Надежда Борисовна.
Она стояла вблизи Любки с тетрадью и карандашом в руках. А Любка ползала на коленях между ежастыми ростками, замеряла длину побегов и сообщала цифры Надежде Борисовне. Любка — лаборантка.