Избранные произведения в двух томах. Том 2
Шрифт:
— Платон Андреевич, к вам товарищ Одеянов… Из Москвы.
— Кто? — Хохлов наморщил лоб, припоминая. — Госконтроль?
— Нет. Кинорежиссер.
— А-а… Хроника?
— Нет-нет. Настоящий, — подчеркнула Евгения Карловна. Она торжествовала. Боже, сколько всякого сиволапого мужичья перевидела она у порога этой комнаты, покуда наконец дождалась.
— Одеянов Владимир Савельевич.
— Просите.
Выбравшись из-за стола, он пошел навстречу.
Евгения Карловна распахнула дверь и даже сделала
Гость был великолепен. На нем были тяжелые собачьи унты, что носят обычно летчики полярной авиации, и щегольская куртка, тоже на меху, пронзенная молниями в самых неожиданных направлениях. Посмотришь — и тот час не остается сомнений, в какие именно края держит путь человек.
Они поздоровались. Платон Андреевич усадил гостя в кресло.
— Очень приятно. Какими судьбами?
— Позвольте для порядка предъявить… — Тот принялся расстегивать одну из молний.
— Что вы, что вы… — замахал руками Хохлов. — Предпочту на словах.
— Как прикажете. Дело в следующем. Я буду снимать фильм о геологах. Действие происходит на Севере, в здешних местах.
— Превосходно, — восхитился Платон Андреевич. — Давно пора.
— Есть сценарий… Вернее, это пока не сценарий, а так, совершенно сырой материал — повесть. Но довольно любопытная. Я захватил ее с собой, и если вы найдете время…
— Да, конечно.
— Вкратце сюжет такой…
И пока гость рассказывал, Платон Андреевич лихорадочно рылся в памяти. Одеянов, Одеянов… А тот, который в Госконтроле, вовсе не Одеянов, а Оладьин. Может быть, родственник?.. Что за чушь: с какой стати он должен быть родственником, если совсем другая фамилия… Но и эта фамилия ему все-таки знакома, даже зрительно: Одеянов. Вероятно, он смотрел какой-то его фильм. А какой? Неудобно, право…
— …И вот, когда все уже отчаялись, герой находит нефть. Но в этот момент…
Надо было еще до того, как он вошел, позвонить Наталье Алексеевне: уж она-то всех их знает наперечет, кто что снимал, кто на ком женат и прочее. Вот, поди, обрадуется, когда он сообщит ей, что приехал Одеянов, только что был у него. Если даже эта грымза, Евгения Карловна, вся затряслась и запунцовела, то та уж совсем ошалеет от радости. Придется устроить дома небольшой раут, междусобойчик. Это уж непременно.
— …И вот я решил побывать на месте. Для меня это крайне важно — увидеть. Ничего не могу начать, пока не увижу своими глазами. Пока, так сказать, не пощупаю… — Гость выразительно пощупал воздух мясистыми пальцами.
«Да, небось насчет этого ты мастак — щупать», — ни с того ни с сего подумал Хохлов, но тут же устыдился столь неуместного хода своих мыслей.
И понимающе закивал:
— Очень верное решение. Мы со своей стороны окажем вам всю возможную помощь. Дадим транспорт, выделим консультанта…
Платон Андреевич вдруг вспомнил, что фамилии консультантов обычно указываются в титрах фильмов, и добавил:
— Я сам поеду с вами. Мне все равно необходимо выехать
— Спасибо. Польщен и счастлив, — сказал Одеянов, приложив руку к груди.
Они улыбнулись друг другу. Между ними так легко сложилась эта взаимная приязнь, так с полуслова они поняли друг друга и так с первого взгляда друг друга оценили, что это предполагало известное родство душ. Люди быстро обнаруживают эту одинаковость неким особым чутьем. И тогда становятся либо сердечными друзьями, либо заклятыми врагами — как обернется.
Но еще за этим взаимным пониманием скрывалась взаимная зависть.
Один из них завидовал той прочности положения и бытия, которая является уделом мужей науки, солидных хозяйственников, специалистов. Их объективная цена непоколебима и независима от девальваций. Они выстаивают и выдюживают при любых ветрах и поветриях. Их власть, может быть, не ахти как упоительна, зато надежна и конкретна. И после них остаются непреходящие, вещественные ценности — всякие там открытия, и заводы, и железные дороги…
А другой, хотя и догадывался об иллюзорности мира, в котором обретался его собеседник, но все же не мог в глубине души не завидовать этой быстро и легко достижимой известности, яркой, хотя и бренной славе, той импозантности положения, которая сопутствует служению музам, — ведь говорят, что с ними иногда считаются больше, чем с министрами, и прощают им то, чего министрам никогда не прощают; и еще этот сладкий дух мирских соблазнов, овевающий их профессию…
— Владимир Савельевич, вы уж меня извините, — все-таки решился Хохлов. — Ведь знаете, будние заботы, периферия… Я, разумеется, видел ваши фильмы, но сейчас запамятовал — какие именно…
Одеянов потупил глаза, и было заметно, что этот прямой вопрос для него чем-то неприятен и даже мучителен.
Но он все это пересилил — и назвал.
Такой-то. Такой-то. И такой-то.
Платон Андреевич ощутил, как холодок благоговения пробежал у него по спине. И ему стало еще совестней, и он мысленно обругал себя старым склеротиком. Потому что названные фильмы он и в самом деле видел, и все это были знаменитые фильмы, которые дружно хвалили газеты, которым надавали призов на заграничных фестивалях. И к тому же он вспомнил, что один из этих фильмов был увенчан государственными лаврами в том же году, когда увенчали лаврами его самого… Стыдно, стыдно.
Хохлов проводил гостя до двери, бережно придерживая его локоть. Они договорились созвониться вечерком.
А покуда Платон Андреевич заспешил позвонить домой, чтобы там все успели соорудить как следует.
Наталья Алексеевна действительно очень обрадовалась и взволновалась, когда узнала, что приехал кинорежиссер. Она предвкушала стихию междусобойчика и себя в этой стихии.
Но когда Хохлов на всякий случай перечислил ей только что названные фильмы, Наталья Алексеевна вдруг недобро затаила дыхание в трубке, будто пропала, а потом заявила холодно и веско: