Избранные произведения в двух томах. Том 2
Шрифт:
— Разве я о товарище Брызгалове? При чем тут товарищ Брызгалов? Ха-ха-ха…
— В таком случае, зачем вы об этом мне рассказываете?
— Да это анекдот. Просто анекдот. К слову пришлось…
Бородай помахал в воздухе бланком, чтобы просохли чернила, и выбежал из комнаты.
Тогда Инихов оторвался от чтения «Промышленно-экономической газеты» и, ослепительно сверкнув вогнутыми стеклами пенсне, посмотрел на закрывшуюся за Бородаем дверь. Потом коротко, поверх пенсне, глянул на Светлану Панышко и, ничего не сказав, снова погрузился в газетные столбцы.
Светлана
Она и плановик Инихов не разговаривали уже полгода. Поводом для этого послужило следующее.
Инихова вообще в конторе недолюбливали. В частности, из-за пижонского пенсне с вогнутыми линзами, сверкавшего молниеобразно и зловеще. За это пенсне его окрестили «Змеем Горынычем», подразумевая, вероятно, очковую змею — кобру.
Одевался Инихов с подчеркнутым педантизмом и носил брюки с такой острой складкой, что каждая штанина напоминала обоюдоострый меч. Соприкасаясь, обоюдоострые мечи издавали железный скрежет. Даже в морозы Инихов носил свои штаны навыпуск — поверх валенок. Всем было известно, что брюки Инихов гладит ежедневно, электрическим утюгом, собственноручно. Поскольку в браке Инихов не состоит и у него нет жены.
А это обстоятельство, в свою очередь, давало веские поводы для злословия. Все утверждали, что когда-то у Инихова имелась жена, но она от него сбежала из-за его потрясающей скаредности.
Инихов не курил, не пил и не покупал лотерейных билетов.
Говорили даже, что, движимый пороком стяжательства, он занимает у знакомых деньги и кладет их на сберкнижку.
Со всеми он был подчеркнуто сух и даже резок. Но особенно — с женщинами, что, вне всякого сомнения, подтверждало версию о сбежавшей иниховской жене.
Он страдальчески сморщился, когда Светлана Панышко впервые явилась в контору и села за стол в одной комнате с ним. Инихов морщился, когда она приходила на работу в новом платье, когда она разговаривала с кем-нибудь по телефону.
Но в окончательное расстройство чувств приводило его появление в комнате Таньки Соловьевой — секретарши заведующего и приятельницы Светланы.
Однажды она, как повелось, заскочила на минутку в комнату к Светлане и стала поспешно выкладывать немудрящие свои новости. По обыкновению, стрекотала как сорока, тараторила, как только умеют тараторить секретарши разных начальников и завов. О том, о сем, о пятом, десятом.
Светлана слушала с интересом: она любила эту стрекотунью Таньку…
Инихов при первом же Танькином слове метнул своим пенсне разящую молнию. И стал нервно кидать костяшки на счетах. Потом еще раз изверг молнию и в сердцах начал расшвыривать по столу папки и скоросшиватели.
Наконец он встал, подошел к Таньке, брезгливо охватил промокашкой голое Танькино предплечье (она была в кофточке-безрукавке) и, ни слова не говоря, выпроводил ее за дверь.
Танька потом плакала за своим барьером над пишущей машинкой «олимпия», а Светлана ее утешала. Танька даже собиралась пожаловаться Брызгалову и в местком, но потом, наверное, забыла, потому что у нее было очень доброе
Однако Светлана Панышко с той поры старалась не замечать Инихова. Тем более — не разговаривать с ним.
Совсем.
И вот теперь ей придется разговаривать с Иниховым, разговаривать ежедневно. Во-первых — служба. А во-вторых, когда старший геолог Панышко состоит в контрах со старшим плановиком Иниховым, то это их личное дело: производство не страдает, и сами они тоже не страдают.
Совсем другой оборот, когда имеются контры между начальником и подчиненным: тут совсем другой оборот. Недопустимый с точки зрения этики. Никак не желательный.
— Геннадий Геннадиевич, — сказала Светлана, — покажите мне, пожалуйста, последние данные по дебитам скважин.
Конечно же, Инихов знал, что она к нему обратится. Конечно же, он ждал этого обращения — наверное, с самого утра ждал.
Поскольку он тотчас поднялся, взял со стола папочку с увязанными в бантик тесемками и предстал с этой папочкой перед Светланой.
— Вот самые последние данные, — сказал Геннадий Геннадиевич. — На вчерашний день.
Светлана проследила взглядом колонку цифр, обозначавших суточный выход нефти по каждой из ста семидесяти трех действующих скважин, составлявших актив Унь-Ягинского промысла.
«Так, 3 тонны, 4,5 тонны, 1,5 тонны, 5,2 тонны…»
— Небогато, Геннадий Геннадиевич, небогато.
— Чем богаты… — развел руками Инихов.
— …тем и рады, — закончила Светлана.
Теперь она читала сводку слева направо: номер скважины — дебит скважины; номер — дебит… «Скважина № 131 — 3,2 тонны, № 174 — 4 тонны, № 156 — 1,5 тонны…»
— Как полторы? — удивилась Светлана. — Не может быть.
— Полторы тонны, — подтвердил Инихов.
— Но я всего лишь две недели назад была на этой буровой. Скважина давала пять тонн в сутки!
— Да. Две недели назад… — согласился Геннадий Геннадиевич. И, корректно усмехнувшись, добавил: — А во время войны эта скважина давала в сутки че-ты-ре-ста тонн нефти. Между прочим, тогда над скважиной висел плакат: «Фашисты у Майкопа. Даешь стране печорскую нефть!»
Светлана, оторвавшись от сводки, внимательно посмотрела на Инихова: она слыхала, что Инихов — старожил промысла, но не знала, что он работал на Унь-Яге еще в войну.
— Да, четыреста тонн — фонтанчик!.. — продолжал Инихов. — А теперь — полторы. И никаких надежд: скважина окончательно выдохлась. Вот синий крестик. Так я отмечаю скважины, которые дают добычу ниже плановой.
Обширный лист сводки был сплошь усеян синими крестами.
— Кладбище… — сказала Светлана.
— Похоже, — согласился Инихов. И резюмировал: — Июньский план мы не выполним.
— А июльский?
Геннадий Геннадиевич подумал, шевельнул бровями, ответил:
— Июльский тоже не выполним.
— Август? — уже машинально спросила Светлана.
Но Инихов пропустил мимо ушей насчет августа. Он тоже согнулся над сводкой, ткнул в бумагу пальцем.
— Вот: девяносто девятая. Разве только она выручит…