Избранные произведения в трех томах. Том 3
Шрифт:
Так и исчезла с его глаз беленькая. Было это месяц назад. И вот она вновь возле Андрея. На этот раз без подруги, одна. Стоит позади него в очереди за лодкой. Море тихое, зеркальное, вечер теплый, желающих кататься много, — терпеливо ожидают.
Андрей не оглядывался, но все время ощущал ее присутствие. Она что–то напевала без слов сквозь губы, постукивала по доскам пирса носком туфли, несколько раз задела Андрея локтем. Касания были мгновенны, но Андрей и за мгновение успевал почувствовать тепло ее руки. Когда приблизилась его очередь, он не знал на что и решиться. Были два решения: одно — уступить очередь ей, второе — пригласить
Стук в сердце нарастал, Андрей чувствовал, как разгораются его щеки, но ничего поделать с собою не мог. Когда он услышал: «Ваша очередь» и в руке его оказалась бренчащая цепь причаленной лодки, он обернулся и, почти не видя девушки, каким–то не своим голосом сказал:
— Хотите, поедем вместе?
— С удовольствием, — вдруг услышал неожиданное. — Только уж на весла надо пустить меня. Я каждый день сюда хожу, тренируюсь.
— Пожалуйста, пожалуйста! — почти закричал он. Хотел помочь ей шагнуть в лодку, но ее длинные стройные ноги уже сами шагнули, легко, ловко и уверенно. Он сел на корму, она на весла, отчалили от пирса. Лодка шла быстро и плавно. Капа гребла отлично, весла у нее не шлепали по воде, не болтались в воздухе, как коромысла, а шли над самой водой, погружаясь в нее и выходя из нее почти без шума.
— Замечательно гребете! — с восхищением сказал Андрей.
— Правда? — спросила она обрадованно. — А вы случайно не моряк?
— Я доменщик.
— Это вот там? — Она кивнула в ту сторону, где в цветных желто–рыжих дымах над морем стоял Металлургический.
— Там.
— У доменных печей трудно работать?
— Когда начинал, в свое время, еще когда горновым был, трудновато приходилось с непривычки. А сейчас — как всякая другая работа. Только интересней других.
— Неужели интересней? Чем же?
— В старину, в далеком прошлом, о такой работе сказки складывали, она казалась колдовством — из земли железо делать! А печь? Вы никогда не видели доменную печь?
— Только вот так, издали. Там, наверно, жарко возле нее, дымно…
— Бывает и жарко. И очень. Но привыкаешь. Пришли бы вы к нам, посмотрели.
— Приглашайте. До первого сентября, пока каникулы. Приду.
— А вы где учитесь?
— В медицинском, на четвертом курсе.
— Через год — доктор?
— Что вы — через год! Я только перешла на четвертый. А всего у нас шесть лет учатся. Страшно подумать — еще три года сидеть за партой! Надоело, если бы вы только знали. Десять лет в школе, три уже здесь, в институте, это тринадцать, а будут и все шестнадцать. Четверть жизни в зубрежке.
— Я проучился одиннадцать лет. Семь в школе, четыре в техникуме, да и то в вечернем, днем работал.
Андрей говорил бы и говорил, слушал бы и слушал. Рассказал бы ей всю свою жизнь, за все двадцать четыре года; выслушал бы всю ее жизнь. Разговор захватывал его, казался ему самым интересным из всех, какие только бывали у него до сих пор. Они плыли и плыли в море, не увидав, что давным–давно вышли за линию самых дальних, наисмелейших лодок, не заметив, что холмы, на которых лежал город, уже уходили в лиловую предзакатную
— Как вас зовут? — спросила Капа.
— Андрей, — ответил он смущенно. — Простите, что не представился. Андрей Ершов. Мне казалось, если я ваше имя знаю, то и вам мое известно.
— Вы знаете мое имя? — удивленно спросила она.
— Наполовину, не полностью. Вас называли Капа.
— А полностью — Капитолина. Сначала я очень переживала из–за такого имени. В школе. Теперь привыкла, даже нравится.
— Мне тоже нравится.
— А все–таки от кого вы его слышали?
Андрей рассказал о том, как сидел он позади Капы в кино, как шел следом по аллеям сада и невольно прислушивался к ее спору с подругой.
— А что, разве я была не права?
— Насчет Ромео и Джульетты, которые бы ванночку покупали, это у вас получилось здорово.
— Правда? Вы согласны со мной? У нас принялись изображать любовь так, что в ней не стало красивого, высокого, любовь потеряла свое самостоятельное значение. Понимаете? Самостоятельное. Некая увертюрка перед семейной жизнью — и все. Даже и необязательная. Некоторые авторы прямо, без всяких предисловий, подымают занавес этой семейной жизни и всякие совместные домашние дела называют любовью. Любить у нас стало непременным только для того, чтобы жениться.
— Но ведь, кажется, и раньше так было? — с улыбкой сказал Андрей. — Всегда, во все времена.
— Ах! — Капа оставила весла. — Никто меня не хочет понять. Я говорю о большой, красивой любви, которая ведет, человека — все равно, мужчину или женщину, — на подвиг. Которая зажигает в нем огонь таланта, творчества, благородных чувств. За которую не заглядывают, как за дверь в спальню, — что–то там будет? Простите, что грубо говорю, уж такая я есть. Знаете, — сказала она, спохватываясь, — смеркается. А мы километрах в пяти от берега.
— Думаю, что не в пяти… — Андрей прикинул глазом расстояние. — Чего доброго, и больше. Ну ничего, не бойтесь, ветра нет, доберемся. Давайте–ка я сяду на весла. Хватит вам тренироваться.
— А я и не боюсь, — ответила Капа спокойно, отдавая весла и пересаживаясь на корму. — Не то что на лодке, я бы и вплавь добралась до берега.
— Так хорошо плаваете? — Андрей поворачивал лодку кормой к морю.
— Отец с восьми лет учил.
— Он кто у вас?
— Партийный работник.
Стучали весла в уключинах, Андрей греб ровно и сильно. Никогда еще катание на лодке не было ему так приятно, не приносило такой радости. Смеркалось все больше. Он видел только силуэт Капы на корме. Он уже не различал ее поднятых в споре бровей, ее чудесных больших серых глаз, ее беленькой короткой стрижки. На металлическом фоне еще слегка отблескивающего моря проступали только линии ее откинутой головы, тонкой шеи и округлых плеч.
— Вы женаты? — спросила Капа.
— Что вы! — воскликнул он.
— А почему — «что вы»? Двадцать четыре года, специальность, самостоятельный заработок… Вы сколько получаете?
— Тысячи полторы. Иногда больше. В зависимости от выполнения плана.
— Ну вот, заработок вполне достаточный для того, чтобы заводить семью, особенно если еще и жена работает.
— Словом, нет, не женат.
Андрею было неприятно то, о чем и как она заговорила. В ее словах было что–то обидное. Она говорила о нем так, как о тех, кого осуждала за неумение любить и у которых любовь необязательная увертюрка к обязательной заурядной семейной жизни.