Избранные произведения. Дадзай Осаму
Шрифт:
— Он больной, видно, очень больной. Раньше он до этого не доходил, а сейчас совсем опустился.
Мужчина глубоко вздохнул.
— Знаете, хозяйка! — продолжал он другим тоном. — Мы с женой содержим маленький ресторан около станции Накано. Оба мы из Дзёсю, и я в свое время там был честным торговцем. Лет двадцать назад мне наскучило быть деревенским торгашом, потянуло к городской жизни. Мы с женой переехали в Токио и нанялись в один крупный ресторан. Отказывая себе во всем, мы накопили немного денег и в тысяча девятьсот тридцать шестом году, сняв около теперешней станции Накано небольшой двухкомнатный домик, открыли там недорогой ресторанчик, где посетители могли бы провести время за одну-две йены. Мы экономили на всем и усердно трудились. Это помогло
Вам может показаться, что нам все легко удавалось. Но жизнь человека — это ад, и верно говорят, что в жизни зла больше, чем добра, что за маленьким счастьем всегда приходит большое несчастье. Счастлив тот, у кого хоть один день в году проходит без особых забот.
Эго началось, кажется, весной сорок четвертого года, когда Отани-сан впервые появился в нашем ресторане. Тогда, казалось, войну мы еще не проигрывали. Хотя, может быть, и проигрывали, но не знали истинного положения дел. Мы думали, что пройдет два-три года и все помирятся на равных условиях.
Ну вот, когда Отани-сан впервые появился у нас, он был, как мне помнится, одет в крылатку. Тогда многие так одевались. В те дни в Токио еще мало кто носил униформу. Поэтому мы не заметили в его одежде ничего особенного. Отани-сан пришел не один. Вы меня извините, я буду говорить откровенно. Ваш муж зашел к нам через черный ход с одной молодой женщиной.
В те времена парадный ход нашего ресторана всегда был закрыт — это называлось «торговлей при закрытых дверях». Наши постоянные клиенты приходили к нам всегда через черный ход, и пили они не в общем зале, а в отдельной комнате, без шума, при слабом освещении.
Молодая женщина, с которой был Отани-сан, служила до этого в одном баре в Синдзюку и обычно приводила к нам хороших клиентов. Почти все потом становились завсегдатаями нашего ресторана. Как говорится, на ловца и зверь бежит. Жила она рядом с нами. Поэтому, когда бар в Синдзюку закрылся и она осталась без работы, она стала частенько приходить со своими знакомыми к нам. Но к этому времени запасы сакэ у нас сильно поубавились, и мы уже не особенно радовались новым клиентам, какими бы хорошими они ни были. Наоборот, это начинало нас беспокоить. Но мы не показывали вида и принимали ее гостей, потому что были ей обязаны. Вот почему, когда Аки-тян, так звали эту женщину, пришла к нам с вашим мужем, мы приняли их и подали им вино, как обычно, без всяких подозрений. В тот вечер Отани-сан вел себя вполне прилично, полностью рассчитался и ушел с Аки-тян тем же путем.
У меня до сих пор в памяти остались его благородные манеры и сдержанное поведение. Неужели злой дух всегда принимает такой скромный и невинный облик, когда впервые проникает в чужой дом? С того вечера Отани-сан и приметил наш ресторан. Примерно дней через десять он опять пришел, на этот раз один, и вдруг ни с того ни с сего вытащил из кармана сто йен и протянул их мне. Это для того времени было большой суммой, пожалуй, сто йен тогда стоили столько же, сколько стоят сейчас три тысячи. Он совал деньги мне в руки и застенчиво улыбался: «Прошу вас, возьмите». Мне показалось, что он был здорово навеселе.
Вам, наверное, известно, что пить он горазд. Бывало, кажется, 4to уже совсем пьян, но вдруг как ни в чем не бывало становится серьезным, начинает рассуждать здраво, будто и не брал хмельного. Мы ни разу не видели, чтобы он, например, шатался. Конечно, тридцатилетний
— Нет, нет, что вы!
Я стал настаивать:
— Так нехорошо! Возьмите сдачу!
Тогда он ответил с улыбкой:
— Пусть будет за вами. Я еще приду. — И ушел. Это первый и последний раз, когда он заплатил. После под всякими предлогами он обманывал нас. За три года он выпил почти весь запас нашего вина и не заплатил ни йены. Это же возмутительно!
Я невольно рассмеялась. На меня вдруг напал беспричинный смех. Спохватившись, я тут же прикрыла рот. На лице мужчины появилась горькая усмешка.
— Смеяться тут нечему, хотя невольно делается смешно, ведь все это очень глупо выглядит. В самом деле, прояви он такие способности в чем-нибудь другом, более достойном, он мог бы стать кем угодно — даже министром, а то и доктором. Да разве одни мы пострадали? Он разорил не одних нас. Нам известно, что та же Аки-тян из-за него растеряла всех своих богатых покровителей, осталась без денег и живет сейчас, как нищая. А тогда и она превозносила его, сколько хорошего о нем рассказывала! Ведь он, говорила она, очень знатного происхождения, второй сын барона Отани, что живут на Сикоку. Правда, его выгнали из семьи за распутную жизнь, но ведь, как только его отец умрет, он получит богатое наследство! Она уверяла, что он необыкновенно умный, талантливый человек. В двадцать один год будто написал книгу, да какую, получше, чем писал Исикава Такубоку [79] . А после того еще штук десять написал. Хоть он еще и молодой, а уже считается лучшим поэтом Японии. Вдобавок он еще и ученый, закончил лучшую высшую школу, а потом императорский университет, знает немецкий, французский. В общем, чуть ли не бог. Правда, кой-кто говорит, что это не так, хотя поэтом и бароном он мог и быть. Вот что говорила Аки-тян. Да что там Аки-тян! Вон моя жена — это в ее-то годы — и то с нетерпением ждала его всякий раз. Мол, он аристократ. Правда, сейчас этих аристократов уже не признают, а раньше стоило мужчине сказать женщине, что он незаконный сын какого-нибудь аристократа, она уже и готова. Вот тут невольно подумаешь, что баба любит быть рабой. А я что, я всего повидал на своем веку, меня ничем не удивишь. Подумаешь, аристократ, да еще с Сикоку, чем я, извините, хуже его? А он к тому же еще и не первый сын.
79
Исикава Такубоку — известный японский писатель-классик.
И все же я ничего не мог поделать. Сколько раз решал не давать ему больше ни рюмки! Но каждый раз, когда он неожиданно появлялся у нас, я забывал о своем решении. Ведь даже пьяный он никогда не шумел. Эх, пусть бы пил себе на здоровье, лишь бы платил. Ведь какой хороший клиент был бы. Сам он никогда о себе ничего не говорил, а если Аки-тян при нем начинала восхвалять его таланты, он сразу это пресекал:
— Денег надо достать. Я хочу расплатиться с хозяином, — и быстро уходил.
Сам он никогда не платил. Иногда за него расплачивалась Аки-тян, а иногда — другая женщина, о ней Аки-тян не знала.
Та, другая, видно, была замужем. Она с Отани-сан приходила не часто, но платила за него даже больше, чем полагалось. Мы — торговцы, поэтому всегда на что-то надеемся, а то разве можно поить клиента задаром, будь он хоть сын императора. Но все же я терпел убыток — эти расчеты от случая к случаю меня не устраивали. Вот почему, услышав, что у Ота-ни-сан есть порядочная жена, я решил при случае зайти к ней и получить долг. Но, когда я пытался узнать точный адрес, он сразу догадался, для чего это мне нужно.