Избранные произведения. Том 2
Шрифт:
Шеф надолго призадумался:
– Допустим, Германия признает свою вину и решит оказать помощь жертвам оккупации. Обычно это выливается в ту или иную компенсацию. В самые обычные деньги. Их, как правило, выдают по согласованным заранее спискам. Роль банка здесь ничтожна: обслуживать выплаты. Роль общественности весьма значительна: следить за попаданием всей суммы в нужные руки. Вы же предлагаете принципиально новый подход: использовать выделенные средства на целевую программу – улучшение экологической обстановки в уезде, коль скоро главной жертвой стала природа тех мест, плюс решение некоторых социальных вопросов. Вот тут без надёжного банка не обойтись, поскольку речь идёт не о раздаче
Берестов решил не сдаваться:
– Вы видите только экономическую сторону. Но есть ещё и политическая. Если бы компенсации выдавались на руки, то как раз там никакая организация и не нужна. Здесь же получателем становится не конкретный человек, не загубленная судьба, а загубленная земля. Но земля-матушка – не субъект права, лицо не физическое и не юридическое, ей вы счёт в банке не откроете. От её имени кому-то надо выступать. Как малолетнему ребёнку, ей нужны опекуны. Кто? Честные, заслуженные, уважаемые её обитатели, объединённые в специальную некоммерческую организацию. Кстати, попечители, по закону, деньгами не распоряжаются и спустить на фуршеты-банкеты не смогут. Они лишь следят за целевым использованием средств.
– Это и плохо. В их обыденном – другому неоткуда и взяться – сознании с младых ногтей запечатлелась лишь евклидова геометрия. Лобачевского они не проходили и не знают. Для них понятие «целевое» значит: из точки А (правительство Германии) в точку В (их фонд) направляется решение о материальной помощи. Одновременно из точки С (немецкий банк) в точку D (российский банк) перечисляются деньги. Эти две линии параллельны, следовательно, маршрут С – D – прямой и единственный. Но экономика живёт не по Евклиду, а по Лобачевскому, и линий, параллельных оси А – В, придётся проводить очень много.
– И что предлагаете вы, Михаил Давыдович?
– Я предлагаю вам лететь в Берлин, вести переговоры, но не от имени существующего лишь на бумаге фонда, а от имени нашей финансово-промышленной группы. Мы берёмся освоить инвестиции и даже взять немецкую сторону в партнёры по строительству развлекательно-оздоровительного комплекса с полем для гольфа и экскурсиями в далёкое прошлое. Фактически мы всё сделаем за счёт наследников моральных долгов национал-социалистов. Наша доля – тот же кредит, который окупится сторицей. Объединив оба проекта, мы не потратим собственной копейки, но станет хозяевами пятидесяти одного процента, то есть контрольного пакета. Соответствующие письма я подготовлю и передам вам вместе с билетами в оба конца и суточными.
Александр понял, что спорить бесполезно. Да и не нужно. Он явно переигрывал соперника в этой партии: в лице фонда, хотя и существующего лишь на бумаге, у него всё равно было на фигуру больше.
– Хорошо, я согласен, – спокойно ответил он.
– Плохой ответ, господин предводитель. Мне бы хотелось услышать: «Вы меня убедили».
– Мне тоже хотелось бы услышать эти слова, но от вице-канцлера. А лавры убедителя я охотно уступлю вам. Нам важен результат не внутренних переговоров, а внешних.
– Вице-канцлер – полный профан в экономике. Поэтому всё будет зависеть только от вашей настойчивости.
– Вряд ли он принимает решения единолично.
– Профаны
Произнесение чьего-либо имени означало конец аудиенции. Теперь дальнейшие обсуждения полагалось вести с «финансовым богом».
Не успел Берестов вернуться в свой кабинет, как раздался телефонный звонок:
– Это Юлий Семёнович. Когда могу зайти к вам для выполнения поручения руководства?
Поскольку речь шла о кануне отъезда, Александр уверенно ответил:
– В четверг.
И добавил:
– После обеда.
Встреча с незваным гостем требовала особо тщательной подготовки, поэтому спешить не имело смысла.
Звонивший роптать не стал. Как и все «боги», он особым трудолюбием и служебным рвением не отличался и лишь снисходил время от времени к простым смертным, но делать это часто не стремился и сам инициативы никогда не проявлял.
Сразу после разговора с Юлием Семёновичем Берестов вызвал к себе Лену.
В тайну создания фонда «Экосоц» были посвящены лишь она да Виктория. И ту и другую предстояло подробно проинструктировать на случай возможных происков внутри банка.
Многолетняя помощница всё поняла без лишних комментариев. Она вообще ничего не знает об ольгинском проекте. Занимается только землячеством, отыскивая на необъятных просторах России мало-мальски известных людей, имевших местные корни либо живших или какое-то время работавших в уездном городе.
Лена действительно вела такие поиски. Об одном случае, показавшемся ей вопиющим, не могла не рассказать во всех подробностях. В давние, ещё дореволюционные годы судьба на несколько лет забросила в Ольгин маленького мальчика Вадима, ставшего впоследствии писателем, лауреатом Государственной премии. След этого интересного человека, родившегося в канун первой русской революции, терялся в Москве, у самого порога двадцать первого века. Доподлинно было известно, что в конце 1999 года, в девяносто пять лет его избрали в высший творческий совет союза писателей, ареопаг старейших и мудрейших, куда входило десятка два-три самых-самых знаменитых мастеров литературного дела. Миновало ровно три года, существовала теоретическая возможность найти престарелого мэтра живым: ведь в девяносто восемь люди умирают значительно реже, чем в пятьдесят восемь. Но никто ничего о старике не знал, а с трудом добытый телефонный номер его квартиры в Протопоповском переулке тревожно молчал. Наконец один из секретарей правления союза, которого пришлось обеспокоить Лене, также не ведавший о судьбе коллеги, годившегося ему в деды, посоветовал обратиться к некой всезнающей даме из международного писательского сообщества.
– Помер! Давно помер! – с заставившей вздрогнуть от цинизма ноткой радости сообщила та. – Они все померли.
«Все» означало семью. Вот почему никто не отвечал на звонки по телефону.
Насколько давно скончался знаменитый ольгинчанин, бывшая кадровичка не помнила, но обещала выяснить через неделю.
У Лены возникло щемящее душу сомнение: а был ли в живых патриарх отечественной словесности, когда его избирали в высший творческий совет? Если человека с такими заслугами не удосужились почтить самым банальным некрологом, если не провели вечера его памяти, то где уверенность, что в список, розданный делегатам съезда, не включили покойника!