Избранные произведения. Том 2

Иванов Всеволод Вячеславович

— Я — на свои родные места, а вот вы, господин студент, здесь в гостях. А гостю не полагается кричать на хозяина, — помолчав, сказал Пархоменко. — Фамилию вашу слышал: Штрауб! Из немцев, должно быть? Немцы — народ ученый, образованный, да и сами вы — студент… второй раз вам говорю: отойдите!

— Пугать?! — подскочил кадет Быков.

Пархоменко посмотрел в глаза кадету, ухмыльнулся:

— Чего мне вас пугать? Сами в свое время испугаетесь. — И, повернувшись к Штраубу, продолжал: — Но если вы, господин Штрауб, с черной сотней да с охранкой будете путаться, тогда, чур, не сердиться…

— А что? Чем вы

мне угрожаете? Чем? — вскричал Штрауб.

Пархоменко приподнял широкую черную фуражку и сказал:

— Прощайте, господин студент. Я вижу, вы себе дорогу выбрали? Ну, вам по ней, а нам — лес.

— Коней пасти? — некстати и неумело насмешливо спросил Геннадий. Ему хотелось рассеять раздражение, вызванное разговором, полным странных и дерзких намеков.

Пархоменко ответил с усмешкой:

— Это вам себя надо упасти. А мы упасенные.

— Но спасенные ли? — сказал Штрауб.

Парни пошли, положив друг другу на талию руки. Они шли молча, пыля сапогами и слегка раскачиваясь. Следом за ними двинулись и девушки. И как только двинулись, так и запели. Пели они хорошую, протяжную украинскую песню о чумаках, о воле, о степи, о запорожцах. Пархоменко шел посредине, закинув назад голову, подтягивая басом.

— Без оружия невозможно жить, — сказал Штрауб. — Разве бы он так со мной разговаривал? — И, обратившись к кадету Быкову, он сказал: — А вас я попрошу…

…секундантом? — захохотал Быков.

— Не секундантом, а инструктором быть! Обучать нас всех. Ручаюсь, буду прилежным учеником.

— Достаньте оружие, обучу, — ответил Быков зевая. — А этот Пархоменко, должно быть, сильный парень. Вы бы его могли побороть, Штрауб, в русской борьбе?

Эрнст промолчал.

В субботу к Ильенко приехали в гости степные помещики, усадьбы которых были маловодны и жарки. Приезжали обычно накануне праздников, чтобы погулять по обширному, спускающемуся к реке саду Ильенко, покупаться в Донце, отдохнуть возле влаги, провести праздник в обществе. Приехал и Гусаров со своей обширной семьей в трех тарантасах и с палаткой, которую обычно он разбивал в саду; Подстаканников, известный сутяга и барышник; Дорошенко, три дочери которого были все за уланскими офицерами из одного полка, о чем он и рассказывал непрерывно; нотариус Афанасий Афанасьевич Стриж-Загорный; Воробьев, самый богатый и скупой, который сам постоянно ездил по гостям, но к себе не приглашал никого; два друга, соседи и картежники, оба со странными фамилиями — Куница и Пробка; приехал и земский начальник Филатов, муж старшей дочери Ильенко. Тарантасы, ландо, брички въезжали непрерывно в каменную ограду, огибали клумбы и подкатывали к веранде. Кучер делал свирепое лицо, гости и хозяева — радостное. Раздавались восклицания, поцелуи, где-то непрерывно лаяли собаки.

Приехал и пристав Творожников, обладавший удивительной способностью наполнять все вокруг себя треском: у него трещали сильно подошвы, трещал мундир и, как он сам говорил с хохотом: «Трещит уже десяток лет голова с похмелья». Эрнсту не нравился этот трещавший пристав, но, подумав, он решил, что для подобного захолустья и такой пристав находка, и Эрнст сказал без всякой подготовки, чтобы сразу ошеломить этого дурака:

— В Макаров Яр приехал агитатор.

— Ага, — сказал пристав, наклонив голову.

— Агитатор. С какой целью, это уж вы ищите.

— Будьте

покойны, найдем, — сказал пристав и опять наклонил голову и весь затрещал.

— Сами понимаете, Осип Максимович, что мне жаль семью, где я живу, жаль культурный дом, жаль радушие, которое может погибнуть… — И Эрнст тоже наклонил голову, как бы не имея сил держать ее прямо.

Пристав склонил свою еще ниже, так что с веранды им крикнул Ильенко:

— Вы чего там рассматриваете?

Пристав поспешно сказал:

— Бесспорно. Горячо понимаю. И сочувствую.

Он особенно громко треснул подошвами и сказал:

— Пошлю собрать, во-первых, сведения, во-вторых, арестую агитатора, в-третьих, побольше бы таких вдумчивых студентов у нас в России…

Он указал рукой на веранду, треснул мундиром и трескучим голосом сказал:

— Двигайтесь к угощению. Наш отдых безопасен, ручаюсь.

Глава восьмая

Был конец июля 1906 года. В Луганске только что получили сообщение: началось восстание в Кронштадте и Свеаборге, питерские пролетарии готовятся ко всеобщей политической забастовке, чтобы поддержать восставших.

Александра Пархоменко вызвали из деревни. Он приехал со своей боевой дружиной из шести крестьянских парней. Конспиративное собрание состоялось в квартире его деда-водовоза. Еще не рассохлась бочка, в которой Саша возил воду, еще жива была гнедая кляча и цела ее бурая сбруя, но как все изменилось вокруг, как изменился он сам! Словно минула тысяча лет.

— Пора готовиться к решительному сражению с самодержавием! — говорил горячо оратор. — Готовиться всюду и везде, в городе и в деревне, на заводе и в шахте — всюду, где есть честные, преданные революции люди! Мы накануне великих событий, товарищи!

В подтверждение своих доводов оратор, низенький, коренастый рабочий Никитин, с длинными белесыми бровями, привел слова Ленина из недавно написанной статьи: «Роспуск Думы и задачи пролетариата».

— Товарищ Ленин говорит: «Роспуск Думы есть полный поворот к самодержавию. Возможность единовременного выступления всей России возрастает. Вероятность слияния всех частичных восстаний воедино усиливается. Неизбежность политической забастовки и восстания, как борьбы за власть, чувствуется широкими слоями населения, как никогда прежде.

Наше дело — развернуть самую широкую агитацию в пользу всероссийского восстания, разъяснить политические и организационные его задачи, приложить все усилия к тому, чтобы все сознали его неизбежность, увидели возможность общего натиска и шли уже не на «бунт», не на «демонстрации», не на простые стачки и разгромы, а на борьбу за власть, на борьбу с целью свержения правительства».

… Пархоменко сидел на табурете, положив руки на колени и опустив голову. Он отчетливо слышал низкий, слегка хриповатый голос оратора, ясно понимал, что он говорит, и в то же время думал свое. Да, словно минула тысяча лет!.. Как будто вчера еще он встречал рабочего Рябкова, который вдобавок к оружию, добытому раньше, привез еще оружие, купленное за границей Ворошиловым, уехавшим туда на IV съезд партии. Этот Рябков передал братьям Пархоменко по револьверу «смит-вессон». Револьвер и сейчас оттягивает карман Александра… В мае вернулся и сам Ворошилов. Александр рвался к нему из деревни, но луганчане запретили.