Избранные произведения. Том 3
Шрифт:
А Урманов, прислонясь плечом к широкой спине Верещагина и покачиваясь от толчков машины, думал о матери, о Мунире. Может быть, они считают, что он погиб? Мать и отец всё равно будут ждать, даже если получат извещение. А Мунира?.. Она печально улыбалась ему, совсем как в последнюю минуту прощанья в Казани, когда желала счастливого
Машина остановилась. Шофёр с весёлым задором крикнул:
– Эй, братишки, живы-здоровы? Голова не кружится после нашей сухопутной качки? Слезайте, доехали.
– Уже двадцать седьмой километр?
– Точно, он самый.
Поёживаясь от ночного холода, в бушлатах с поднятыми воротниками, моряки прыгали в темноту.
– Куда же нам теперь держать курс? – тотчас же окружили они шофёра.
– Курс норд-ост тринадцать! – ответил шофёр услышанной им когда-то от моряков фразой. Потом показал рукой во тьму: – Идите вон туда. Видите, мерцает огонёк?
Моряки взяли направление на эту единственную светящуюся в ночи точку. Они долго спотыкались о камни, куда-то проваливались. Один Ломидзе ступал с лёгкостью кошки впереди группы, ловко обходя препятствия на пути.
– Совсем как в поговорке: «Глазам видно, а ногам обидно», – смеясь, сказал Верещагин.
Наконец моряки добрели до источника света. Это был искусно замаскированный валунами костёр, вокруг которого сидели несколько пехотинцев.
– Приятной компании, братцы пехотинцы, – обратился Верещагин. – Разрешите погреться?
– Пожалуйста, милости просим. О, да никак моряки?
Моряки, протянув посиневшие от стужи руки, устроились поближе к огню.
– Ну и холодина, – заметил Ломидзе. – До костей пробирает!
– Это ещё терпимо. Вот погоди, зима придёт да завернёт
Верещагин оглядел пехотинцев. Это была группа раненых.
– С переднего края? Как там?
– Бывает и туго! – сказал молодой боец с перевязанной головой. – Жмут нас егеря. Ежечасно, сволочи, бросаются в психическую атаку.
На северной стороне неба вспыхнули зеленовато-жёлтые лучи и, медленно поднимаясь над горизонтом, образовали блестящий световой венец – корону северного сияния с резко ограниченным внутренним и неопределённым, размытым наружным краем. А внутри дуги темнел полукруг, словно подымалось огромное потухшее солнце с мигающими далёкими точками звёзд.
Все, кто был у костра, стояли теперь на ногах.
– Северные ворота! – показал кто-то на чудесную арку с венчиком.
– Вот в эти ворота мы и пойдём, братишки, – с подъёмом сказал Верещагин. – Ведь не худо, а?
Но дуга уже менялась, теряла свои очертания.
– Мне пришлось сражаться и на Карпатах, и на Кавказе, – сказал пожилой пехотинец. – Побывали в Каракумах. Везде своя красота.
– Надо только уметь её видеть и любить, – поддержал Верещагин.
– Это вы правильно, товарищ моряк, – сказал тот же пехотинец, – без любви, особенно здесь, на севере, холодновато бывает.
Начинало светать. Из темноты проступали ближние сопки. Ветер стих, в воздухе медленно закружились редкие снежинки.
– Ну, прощайте, ребята, скорее поправляйтесь, – сказал Верещагин, и моряки двинулись дальше.
– Прощайте. Бейте крепче егерей! – пожелали им раненые.
По мере приближения к переднему краю звуки выстрелов становились слышнее. Вскоре они усилились настолько, что казалось, горы дрожали от них. Горизонт от края до края был окутан сплошным дымом.
Конец ознакомительного фрагмента.