Избранные произведения
Шрифт:
— Ступайте домой, отдохните. По дороге можете спеть старинную песенку: «Отдохни теперь, бюргер, ты это заслужил». Однако ваши совместные братские усилия у доски требуют равного к вам отношения. Поэтому каждый из вас получит свою шестерку. А ежели вы пожелаете выслушать мое суждение о вашем будущем, то оно таково: я не думаю, что вы найдете в жизни иное применение, чем высиживать куриные яйца. Что касается тебя, Мортен, обладающий неким прозвищем, — то ты, быть может, достигнешь в жизни некоторых высот — будешь помощником заместителя служки пономаря.
Развернув свою
— Абрахам Левдал, пожалуйте к доске!
Маленький Мариус, сидя на своем месте, увидел, что Абрахам чрезвычайно быстро составил задачу о гусях: 2x + 1/2 x + 2 1/2 = 20. Однако Мариус был слишком утомлен, чтобы удивляться. Помимо того, он был удручен новой шестеркой, которая, несомненно, еще в большей степени затруднит переход его в следующий класс. Но особенно угнетала Мариуса мысль о матери. Опять, опять она скорбно нахмурится, когда увидит новую шестерку в его табеле.
Часы пробили двенадцать. Старуха, продававшая классикам баранки и пряники, уже стояла на площадке лестницы:
Ученики четвертого латинского класса солидно прохаживались в своих сюртучках по коридорам. Школьники третьего класса, одетые в куртки, стояли группами и жевали. А счастливые малыши, которые закончили занятия в двенадцать часов, вихрем неслись к выходу, как это бывает только в субботу.
Погода прояснилась. Ветер дул с запада, но было похоже на то, что к ночи он станет северным. Тогда, пожалуй, ударит мороз, и, стало быть, лед к завтрашнему утру окрепнет.
Маленький Мариус одиноко стоял и ел свой пряник, не обращая внимания на скунсов, которые, пробегая мимо, дразнили его «крысиным королем», а то и другими обидными прозвищами. Мариус чувствовал удивительную пустоту в голове, а ведь впереди было еще два урока. Правда, эти уроки — латынь, которой Мариус не боялся. Но урок математики, кажется, доконал его.
Толстый Мортен и другие бессловесные совсем не обращали внимания на постоянные издевки старшего учителя Абеля, но маленький Мариус был очень чуток к насмешкам. И в особенности у него закипала кровь, когда он слышал какие-то непонятные или двусмысленные слова по адресу его матери.
Преподаватель латыни, адъюнкт Олбом, войдя в класс, раздраженно сказал:
— Это какая же свинья так жарко натопила печку?
Сейчас в классе вовсе не было жарко, но об этой жаре рассказал ему ректор, и поэтому адъюнкт Олбом счел возможным сказать Мортону:
— Ну, конечно, это твоя работа, толстый осел!.. Так с какого же места я вам задал? Да, стих сто двадцать второй — qvas deas… Готтвалл, читай!.. Нет, громче, громче читай, а не бормочи себе под нос! Так ли читают громко? Ну — qvas deas per terras! Шире раскрывай свою глотку! Нет, эти ленивые вестландцы не могут рта своего раскрыть как следует! Сидит и гнусавит, как крот, негодный мальчишка! Ну, читай!
В такой манере адъюнкт Олбом обычно начинал свой последний урок, поскольку к этому часу он становился нервным и раздражительным. А впрочем, он брюзжал и бранился, начиная с восьми
Школьники уже привыкли к такой манере преподавателя, но все-таки склонили свои головы, как перед грозой.
Маленький Мариус дрожащим голосом продолжал чтение. И снова получил изрядную головомойку за то, что не кричал достаточно громко.
Для Мариуса было большим несчастьем, что в течение двух предыдущих лет латынь преподавал сам ректор. И вот теперь адъюнкт Олбом никак не хотел признать за маленьким Готтваллом тех чрезвычайных успехов, каких он будто бы добился прежде. Отчасти Олбом опасался ректора, который, чего доброго, станет утверждать, что его любимец начал отставать, как только перешел в другие руки.
По этой причине Олбом требовал от Мариуса многого, но никогда не хвалил его.
И вот теперь адъюнкт Олбом, как хищный зверь, ходил взад и вперед по классу, выжидая ошибку, чтобы наброситься на свою жертву. Олбом был необыкновенно длинный и тощий субъект. И при этом чрезвычайно близорукий. Так что все ученики, и даже любимчики, называли его слепой кишкой.
Мариус постарался громче читать и добился успеха. Но зато когда он кончил отвечать — силы совсем оставили его, и он почти спал.
Урок, сопровождаемый головомойками и скандалами, закончился. Однако впереди оставался еще один час. На этом последнем уроке писали сочинение по-латыни. Олбом дал ученикам задание из сборника упражнений Хенриксена. Сам же он уселся за кафедру и, покачивая ногой, уставил свой взор в пространство.
Все ученики так устали, что никто не заботился о своем сочинении. Все, и в том числе Мариус, писали кое-как. Так что можно себе представить, что это было за сочинение.
Но вот, наконец, уроки закончились. Была суббота, и поэтому даже утомленные классики вышли на улицу оживленной и шумной толпой.
Селедка, компот и блинчики — что может быть вкусней этих блюд, которые по субботам подавались на обед во всех домах города!
Погода и в самом деле прояснилась. Был ясный морозный лунный вечер.
Ученики четвертого латинского класса прогуливались с полувзрослыми девочками. А их младшие товарищи тут же бродили толпами, пели и толкали друг друга на проходящих влюбленных.
Абрахам и Мариус, взявшись за руки, ходили по тротуару, презрительно посматривая на окружающих. Впрочем, время от времени Абрахам останавливался и грозил кулаком в сторону мирного жилища пробста Спарре, где, как он предполагал, телеграфист Эриксен сидел у предмета его бывшей страсти.
Сегодня вечером Мариус приглашен к Абрахаму. Родители в гостях. В распоряжении мальчиков весь дом.
На ужин молодые люди получили горячие сосиски и пиво.
И главное — никаких уроков на завтра! Ничего не надо сегодня учить! Можно беззаботно спать до десяти утра!
И все-таки иной раз в воскресное утро не один мальчик просыпался с тревогой: нужно вставать, бежать в школу, а в спальне холодно, полутемно, на столе гора книг, и он ничего не знает. Мариус вскакивал с постели и вдруг вспоминал, что сегодня воскресенье. Тотчас же опять под одеяло! Ну разве это не восхитительно!