Избранные произведения

Григорьев Аполлон Александрович

4

И снова ночь, но эта ночь темна. И снова дом — но мрачен старый дом Со ставнями у окон: тишина Уже давным-давно легла на нем. Лишь комната печальная одна Лампадою едва озарена… И он сидит, склонившись над столом, Ребенок бледный, грустный и больной… На нем тоска с младенчества легла, Его душа, не живши, отжила, Его уста улыбкой сжаты злой… И тускло светит страшно впалый взор, — Печать проклятья, рока приговор Лежит на нем… Он вживе осужден, Зане и смел, и неспособен он Ценой свободы счастье покупать, Зане он горд способностью страдать.

5

Старинный сад… Вечернею росой Облитый весь… Далекий небосклон… Как будто чаша, розовой чертой, Зари сияньем ярко обведен. Отец любви!.. В священный ночи час Твой

вечный зов яснее слышен в нас. Твоим святым наитием полна, Так хороша, так девственна она, Так трепетно рука ее дрожит В чужой руке — и робко так глядит Во влаге страсти потонувший взгляд… О чем? Бог весть… Но чудно просветлен Зарей любви, и чист, и весел… …… … … … …… … … … …… … … …

6

Опять толпа… Огнями блещет зал, Огромный и высокий: светский бал Веселостью натянутой кипит, И масок визг с мотивом вальса слит. Всё тот же Ланнер страстный и живой, Всё так же глуп, бессмыслен шум людской, И средь людей — детей или рабов Встречает он, по-прежнему суров, По-прежнему святым страданьем горд — Но равнодушен, холоден и тверд. И перед ним — она, опять она! И пусть теперь она осквернена Прикосновеньем уст и рук чужих, — Она — его, и кто ж разрознит их? Не свет ли? Не законы ли людей?.. Но что в них? — Свободным нет цепей… Но это робкий, этот страстный взгляд, Ребячески-пугливый, целый ад В его груди измученной зажег. О нет, о нет! не люди — гневный бог Их разделил… Обоим дико им Среди людей встречаться, как чужим, Но суд небес над ними совершен, И холоден взаимный их поклон, Едва заметный, робкий.

7

И опять Видение исчезло, чтобы дать Иному место. Комната: она Невелика, но пышно убрана Причудливыми прихотями мод… В замерзшее окно глядит луна, И тихо всё, ни голоса… но вот Послышался тяжелый чей-то вздох. Опять они… и он у милых ног, С безумством страсти в очи смотрит ей… Она молчит, от головы своей Не отрывает бледных, сжатых рук. Он взял одну… он пламенно приник Устами к той руке — но столько мук В ее очах: больной их взгляд проник Палящим, пожирающим огнем В его давно истерзанную грудь… Он тихо встал и два шага потом К дверям он сделал… он хотел вздохнуть, И зарыдал, как женщина… и стон, Ужасный стон в ответ услышал он. И вновь упал в забвении у ног… И долго слов никто найти не мог На языке найти — и что слова? Она рыдала… на руки опять Горячая склонилась голова… Она молчала… он не мог сказать Ни слова… Даль грядущего ясна Была обоим и равно полна Вражды, страданья, тайных, жгучих слез, Ночей бессонных… Смертный приговор Давно прочтен над ними, и укор Себе иль небу был бы им смешон… Она страдала, был он осужден.

8

Исчезли тени… В комнате моей По-прежнему и пусто, и темно, Но мысль о нем, но скорбь и грусть о ней Мне давят грудь… Мне стыдно и смешно, А к призракам давно минувших дней Готов я руки жадно простирать И, как ребенок, плакать и рыдать…

(28 января 1846)

Предсмертная исповедь

1

Он умирал один, как жил, Спокойно горд в последний час; И только двое было нас, Когда он в вечность отходил. Он смерти ждал уже давно; Хоть умереть и не искал, Он всё спокойно отстрадал, Что было отстрадать дано. И жизнь любил, но разлюбил С тех пор, как начал понимать, Что всё, что в жизни мог он взять, Давно, хоть с горем, получил. И смерти ждал, но верил в рок, В определенный жизни срок, В задачу участи земной, В связь тела бренного душой Неразделимо; в то, что он Не вовсе даром в мир рожден; Что жизнь — всегда он думал та — С известной целью нам дана, Хоть цель подчас и не видна, — Покойник страшный был чудак!

2

Он умирал… глубокий взгляд Тускнел заметно; голова Клонилась долу, час иль два Ему еще осталось жить, Однако мог он говорить. И говорить хотел со мной Не для тогою, чтоб передать Кому поклон или привет На стороне своей родной, Не для того, чтоб завещать Для мира истину, — о нет! Для новых истин слишком он Себе на горе был уме! Хотел он просто облегчить Прошедшем сдавленную грудь И тайный ропот

свой излить Пред смертью хоть кому-нибудь; Он также думал, может быть, Что, с жизнью кончивши расчет, Спокойней, крепче он уснет.

3

И, умирая, был одним, Лишь тем одним доволен он, Что смертный час его ничьим Участьем глупым не смущен; Что в этот лучший жизни час Не слышит он казенных фраз, Ни плача прошлого о том, Что мы не триста лет живем, И что закрыть с рыданьем глаз На свете некому ему. О да! не всякому из нас Придется в вечность одному Достойно, тихо перейти; Не говоря уже о том, Что трудно в наши дни найти, Чтоб с гордо поднятым челом В беседе мудрой и святой, В кругу бестрепетных друзей, Среди свободных и мужей, С высоким словом на устах Навек замолкнуть иль о той Желанной смерти, на руках Души избранницы одной, Чтобы в лобзании немом, В минуте вечности — забыть О преходящем и земном И в жизни вечность ощутить.

4

Он умирал… Алел восток, Заря горела… ветерок Весенней свежестью дышал В полуоткрытое окно, — Лампады свет то угасал, То ярко вспыхивал; темно И тихо было всё кругом… Я говорил, что при больном Был я один… Я с ним давно, Почти что с детства, был знаком. Когда он к невским берегам Приехал после многих лет И многих странствий по пескам Пустынь арабских, по странам, Где он — о, суета сует! — Целенье думал обрести И в волнах Гангеса святых Родник живительный найти И где под сенью пальм густых Набобов видел он одних, Да утесненных и рабов, Да жадных к прибыли купцов. Когда, приехавши больной, Измученный и всем чужой В Петрополе, откуда сам, Гонимый вечною хандрой, Бежал лет за пять, заболел Недугом смертным, — я жалел О нем глубоко: было нам Обще с ним многое; судить Я за хандру его не смел, Хоть сам устал уже хандрить.

5

Его жалел я… одинок И болен был он; говорят, Что в этом сам он виноват… Судить не мне, не я упрек Произнесу; но я слыхал, Бывало, часто у него, Что дружелюбней ничего Он стад бараньих не вида. «Львы не стыдятся», — говорил, Бывало, часто он, когда И горд, и смел, и волен был; Но если горд он был тогда, За эту гордость заплатил Он, право, дорого: тоской Тяжелой, душной; от родных Забыл давно уже; друзей, Хоть прежде много было их, Печальной гордостью своей И едкой злостию речей Против себя вооружил. И точно, в нем была странна Такая гордость: сатана Его гордее быть не мог. Он всех так нагло презирал И так презрительно молчал На каждый дружеский упрек, Что только гений или власть Его могли бы оправдать… А между тем ему на часть Судьба благоволила дать Удел и скромный, и простой. Зато, когда бы мог прожить Спокойно он, как и другой, И с пользой даже, может быть, Он жил, томясь тоскою злой, И, словно чуждый, осужден Был к одинокой смерти он.

6

Но я жалел о нем… Не раз, Когда, бездействием томясь, В иные дни он проклинал Себя и рок, напоминал Ему о жизни я былой И память радостных надежд Будил в душе его больной, И часто, не смыкая вежд, Мы с ним сидели до утра И говорили, и пора Волшебной юности для нас, Казалось оживала вновь И наполняла, хоть на час, Нам сердце старая любовь Да радость прежняя… Опять Переживался ряд годов Беспечных, счастливых; светлей Нам становилось: из гробов Вставало множество теней Знакомых, милых… Он рыдал Тогда, как женщина, и звал Невозвратимое назад; И я любил его, как брат, За эти слезы, умолял Его забыть безумный бред И жить, как все, но мне в ответ Он улыбался — этой злой Улыбкой вечною, змеей По тонким вившейся усам… Улыбка та была страшна, Но обаятельна: она Противоречила слезам, И, между тем, я даже сам Тогда смеяться был готов Своим словам: благодаря Змее — улыбке смысл тех слов Казался взят из букваря. Так было прежде, и таков Он был до смерти; вечно тверд, Он умер, зол, насмешлив, горд.