Избранные рассказы

Казаков Юрий Павлович

– - Ничего, нормально,-- кисло сказал Никита и зевнул.-- Проспим мы...

– - Не проспим, не проспим, Никита, ты, ты... на кровать ляжешь? Я же знаю, знаю -- ты любишь мягкое. Ты устал, устал... На кровати, хорошо?

И он зачем-то повернулся, согнул свою длинную шею, высунулся за окно и поглядел по сторонам.

А возле печи, в темноте, там, где должен был спать Никита,-- за перегородкой, за занавеской -- послышалось вдруг кряхтенье, потом стали грабать рукой по занавеске, откидывая ее, и показался старик. Он ни на кого не смотрел -- смотрел перед

собой, шел, редко и мелко переставляя ноги, вытянув руку, другой рукой еще придерживаясь за косяк. Был он страшен, черен, с лиловыми веками, весь зарос сивой щетиной, был еще брит по голове, и шишковатая голова тоже была в грязной, редкой щетине. Глаза у него провалились, лицо при каждом шаге кривилось, и видно было, что ему невмоготу перейти открытое пространство, не придерживаясь ни за что. Никита было встал поддержать его, но старик враждебно и твердо сказал:

– - Сядь! Я сам...-- и со стоном и кряхтеньем продолжал свой путь.

Наконец он умостился за столом, долго молчал, смотрел на лампу, тер щеки, потом спросил:

– - Экспедиция?

– - Экспедиция...-- поторопился сказать Никита.-- Геологи.

– - Типятку дай!
– - помолчав, твердо приказал старик.

– - Чего?
– - не понял Никита.

– - Типятку! Типятку, я говорю, дай!
– - сердито повторил старик.-- Вон в горке, я говорю, типяток!

– - В какой горке?
– - краснея от напряжения понять, спросил Никита.

Илюша высунулся в окно, шумно курил, дул дымом, будто любовался природой.

– - Вода кипяченая там в шкафчике за стеклом у него!
– - крикнула из кухни расслышавшая старуха.

– - А!
– - облегченно сказал Никита и подал старику банку с желтоватой кипяченой водой.

Старик стал пить. Он сопел, глотал, дышал носом в банку, но не оторвался, пока не допил.

– - Мать, а мать!
– - крикнул он, отдышавшись.-- Самовар когда?

– - Несу!
– - отозвалась старуха и действительно внесла шумящий самовар.

– - Кружку мою!
– - приказал старик. Старуха поставила перед ним большую эмалированную белую кружку.

– - Налей!
– - сказал старик.-- Постой! Мать, а иде у меня водка?

– - Так ее и нету, днем-то сам всю выдул...

– - А ты дай, дай! Водку дай, я говорю!
– - крикнул старик страдальчески.

Старуха сердито достала ему из горки бутылку.

– - Гм...-- старик посмотрел водку на свет.-- Гм! Мало. Не стану! Убери. Завтра допью. И стал пить чай.

– - Дедушка, а что у вас с ногами?
– - спросил, помолчав, Никита.

– - Совсем заболел,-- грустно, задумчиво сказал старик.-- По колени ноги болят. Ступить нельзя. Ляжки ничего, не болят ляжки-то, а ниже колен...

– - А что врачи говорят?

Старик ничего не ответил, усиленно и хмуро хлебнул чай.

– - Какие врачи,-- ласково сказала из другой комнаты старуха.-- Врачи ему теперь ничего не поделают. Восемьдесят ведь первый ему...-- Она вышла на свет, села на лавку сбоку старика и весело улыбнулась.-- Совсем помирает старый-то мой... Да и то -- пожил! Восемьдесят годов.

– -

Чаю мне еще!
– - буркнул старик.-- Табак-то у меня иде?
– - спросил он, проследив, как ему наливали чай.

– - Какой тебе еще табак!
– - живо возразила старуха.-- И не думай, не дам!

Старик наклонил голову, некоторое время молча смотрел на клеенку, потом взялся за кружку.

– - Горе одно с этим табаком,-- сказала старуха.-- Как закурит, так и почнет кашлять, спать не дает... И так спит плохо. Кричит больно во сне, сны ему снятся...-- Старуха усмехнулась.-- Влазит в него ночью. Вот он и орет.

Старик допил вторую кружку, посидел, подумал.

– - Время сколько?
– - спросил он, ни на кого не глядя.

– - Одиннадцать,-- сказал Никита.

– - Спать пойду, пусти!
– - сказал старик старухе.

– - Дойдешь сам-то?

– - Дойду, пусти!

Он мучительно встал, постоял немного, перебирая напряженными пальцами по столу, будто собираясь с духом, потом, вытянув вперед руку, осторожно стал переходить избу. Дошел до притолоки, торопливо оперся, постоял там и начал, держась за печь, двигаться к лежанке. Потом долго взбирался на печь, кряхтел, охал, наконец лег и затих.

Старуха убрала со стола, зевая, ушла к себе, и там у нее долго скрипела кровать. Илюша постлал себе какие-то дождевики и вытертые полушубки на широкой лавке под окном, положил в голову телогрейку. Никита как бы видел и не видел ничего, судорожно зевал, торопливо накуривался перед сном. Он соображал, зачем это Илюша лег возле окна, зачем не закрывает окно, и его такая особенная, хищная какая-то улыбка и нетерпение, и он сам где-то не здесь, в избе, а далеко -- но и думать об этом уже невмоготу было, мысли мешались. Он быстро докурил, сплюнул в окно, посмотрел -- все было видно, все избы и озеро, и туман на берегу, тонкая пелена, а Илюша тем временем уже лег, закрыл глаза, тихо дышал...

Никита пошел к себе за стенку, нащупал в темноте кровать, повалился, сразу услышал, как дурно пахнут подушка и одеяло, успел только подсунуть ладонь под щеку, и сразу поплыло перед ним болото, закачалась топь, потянулась деревянная тропа, а по сторонам грозно и загадочно раздавалось "Уыыыыыыыпппп!.." Он еще не понимал, почему болото и куда он идет, а сам уже жадно спал. Проснулся он от крика.

– - А-а-а! О-о-о!
– - кричал на печке старик.

"Что это? Почему я во тьме? А, старик!" -- вспомнил Никита и тут же услышал тихие голоса за перегородкой, скрип лавки, даже в стену избы стукало что-то.

– - Да лезь же ты!
– - напряженно шептал Илюша.-- Кому говорят, ну! Скорей... Ух, черт, тя-жел-ая!

– - Обожди, обожди...-- шептала она.-- Руки пусти, слышь! Пусти, больно! Да влезу я, влезу! Там вон старик орет, может, помирает...

– - Не помрет... Давай, давай!

– - Да больно же! Офонарел ты? Руку пусти -- коленку поставлю. А друг твой спит?

– - Спит, спит... Давай... Тихо! Вот так...

– - А-а-а! О-о-о! Пусти! Пусти -- твою мать!
– - заорал, задыхаясь, на печи старик.