Избранные сочинения в 2 томах. Том 2
Шрифт:
Нюра уронила книгу на колени. Теплая волна нежности поднималась к горлу. От нее и захлебнуться можно. Казалось, что нет сейчас человека ближе ей и дороже. Она отвернулась к окну. Откуда-то из темноты выплыло лицо Курбатова и сразу же исчезло, растаяло. Губы готовы были прошептать Серафиму Михайловичу, что все остается по-старому, что она сама не знает, как это все получилось. Пусть не тревожится.
Хотела сказать, уже обернулась, но опять встретилась с любопытствующими взглядами Риммы, Аскольдика и других. Даже несчастный
Все исчезло — и теплота и нежность. Нюра вздохнула и равнодушно спросила:
— Вы обещали новость? Рассказывайте.
Лицо Пояркова передернулось. Не обращая внимания на иронические взгляды и перешептывания, он наклонился к Нюре:
— Да, новость очень странная. Мне больно и противно об этом говорить. Вы отказались от моей дружбы и каждую свободную минуту отдаете пустому мальчишке, Римме… Кому угодно. Раньше вы находили время и для меня, а сейчас я должен вымаливать у вас минуты, отбирать их у Аскольдика. Скажите, что произошло? Я места себе не нахожу…
Покоренная его горячей искренностью, Нюра не могла лгать.
— Вы хороший, Серафим Михайлович, и мне не хочется вам делать больно. Но разве вы не догадываетесь, почему я хожу с Аскольдиком, Риммой? Почему стараюсь вас избегать?
— Боитесь меня?
— Вас? Никогда. Но есть страшные люди. Если бы вы знали, что о нас говорят!
— И знать не хочу.
Нюра машинально перевернула страницу.
— Вам, конечно, безразлично… А я уже не могу, мне трудно дышать.
— Но что мы такое совершили?
— Ничего.
— Тогда плевать на пошляков. Вчера Толь Толич встретил меня с усмешечкой: «Вы, оказывается, здесь не скучаете, Серафим Михайлович, нашими молодыми кадрами интересуетесь?» Пришлось вежливо осадить. Теперь уж не заикнется.
— Хотелось бы верить, — с грустью сказала Нюра. — А с другими что делать?
Поярков крепко сжал ее локоть.
— Позабудем про них. — Он облегченно вздохнул. — Прямо от души отлегло. А я-то думал… Значит, все остается по-старому?
Нюра захлопнула книгу и устало закрыла глаза.
— Пусть будет так.
— Я счастлив, Нюрочка…
Никто не слышал, что он говорил. А ему самому слова казались пустыми, банальными. Говорил, как он будет скучать без Нюры, наконец в приливе смелости отбросил все, что мешало высказаться.
— Нет, я так не хочу. Без вас не вернусь в Москву. И не ждать, нельзя больше ждать. Если нужно, поговорю с Медоваровым. Не отпустит, тогда поговорю…
— Со мной. — Нюра, не поднимая головы, разглаживала платье на коленях. Об этом вы забыли? Я не могу, — и Нюра еще ниже склонила побледневшее лицо.
— Почему? — вырвалось у Пояркова, он нервно закурил и, как бы опомнившись, сунул папиросу в карман. — Простите, я не о том.
Дрожащими пальцами нажал он рычажок у кресла.
Нюра выпрямилась и, смотря на Пояркова серыми открытыми глазами, проговорила:
— Не сердитесь. Вы ничего не знаете.
В голосе ее слышались боль и стыд, она вновь переживала свою давнюю ошибку, готовая провалиться вниз сквозь пол самолета, только бы не видеть удивленного скорбного взгляда Пояркова.
— Не мучайте меня, — нервно перебирая стеклянные цветные бусы, прошептала она. — Спросите у Багрецова. Он знает.
Зачем Пояркову расспрашивать какого-то мальчишку? Что за тайна связывает их? Он глушит неясные подозрения, веря, что Нюра не может лгать. Видно, ей боязно признаться. Но в чем?
— Я верю вам, Нюрочка. — И, склонившись за высоким креслом, робко поцеловал руку.
— Не троньте! Грязная она. — Нюра быстро, словно от ожога, выдернула руку и, вытащив из сумки платок, отвернулась к окну.
В самолете стало тихо. Утихомирились и гуси и поросята, их оставили в покое до следующего часа, когда придется лететь на большой высоте, через отроги Кавказского хребта.
Проходя мимо Пояркова, старый врач Марк Миронович тряхнул редкой седой бородкой и неодобрительно покачал головой. Уж очень ему не нравилось за последние дни состояние Серафима Михайловича. Прямо хоть в больницу клади. Покой ему нужен, а кругом суетня. Ноев ковчег, а не лаборатория.
Аспирант, изучающий субъективные ощущения полета, застонал. Марк Миронович вытер ему рот куском ваты и предложил таблетку аэрона.
— Не могу, доктор, — упавшим голосом пролепетал аспирант. — Нужна… чистота эксперимента… — И он опять схватился за пакет.
— Если хотите знать мое мнение, — теребя бородку, рассерженно проговорил Марк Миронович, — это не эксперимент, а игрушки. Раньше ученые себе чуму прививали… А вы… — Он посмотрел на мокрую вату и бросил ее в раскрытый пакет. — И за это еще деньги платят.
Аскольдик наглотался аэрона и чувствовал себя неплохо. Он оттеснил Марка Мироновича в сторону и, размахивая раскрашенным листом, подбежал к Медоварову:
— «Молния» готова, Анатолий Анатольевич, завизируйте.
Медоваров взял с собой Аскольдика, который доказывал, что эта командировка связана с темой его курсового проекта, но дело было в другом: Толь Толич хотел угодить отцу Аскольдика. Не раз приходилось обращаться к нему по разным хозяйственным делам. Кстати говоря, и сам Аскольдик — мальчик полезный, способный, прекрасно рисует карикатуры, пишет критические заметки, выступает со стихами. До него стенгазета НИИАП «К высотам науки» выходила лишь к Маю и Октябрю, а сейчас чуть ли не еженедельно.