Избранные сочинения в 2 томах. Том 2
Шрифт:
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
В ней рассказывается о подготовке «Униона» к решающим испытаниям, о некоторых эффектных опытах, о разговоре Багрецова с настоящим американским капиталистом и что из этого получилось. А кроме того, Димка опять старается сделать людей счастливыми, для чего бросает камешки в окна.
На ракетодроме Ионосферного института приземлились два самолета. С ними прибыли Набатников и Поярков, несколько зарубежных ученых и специальная комиссия, составленная из крупнейших ученых
В ту пору Пичуеву помогала летчица Зинаида Зиновьевна Аверина. Многим известно, что она прыгнула с парашютом, чтобы спасти радиостанцию Багрецова и тем самым восстановить его доброе имя. Зина, или, как ее называли, «Зин-Зин», уже стала женой Пичуева, но прилетела сюда не просто женой, а вторым пилотом. В пути их разделяла перегородка между пилотской кабиной и пассажирским салоном, что совсем не нравилось Пичуеву. Так редко бывают вместе, и вдруг перегородка! Насмешка судьбы.
Здесь, на высоком плато, ночи всегда бывают прохладные. А ночь уже наступила. Но люди, всего лишь час назад прибывшие сюда самолетом, не ложились.
Огромное сооружение «Унион», которое действительно воплощает в себе идею союза множества наук, не разделенных ни условными границами, ни границами государств, скоро будет последним полустанком на пути к звездам.
Пройдемте на ракетодром. Сейчас он залит светом прожекторов. Но больше всего света возле «Униона», где скрестились все лучи, и не только прожекторные, но и всех звезд, мерцающих в черном небе, любопытной луны, которая должна бы заинтересоваться своим соперником — сияющим диском.
Из многих стран мира собрались сюда «первейшие богачи» — люди богатые и новыми смелыми идеями, и опытом, упорством, терпением. Люди, когда-то не знавшие друг друга, возможно, бывшие враги или союзники, но сейчас все они связаны единым стремлением, единой мечтой.
Большая группа ученых и инженеров столпилась с правой стороны диска. Здесь испытывается приспособление для выбрасывания «хвоста кометы».
Представьте себе длинный рулон специальной ткани, покрытой фотоэнергетическим слоем. В космических пространствах, где солнечные лучи не задерживаются атмосферой, поверхность каждого метра такой ткани дает огромную энергию, которую можно использовать не только для аппаратов «Униона», но в будущем и передавать на Землю. Правда, способы такой передачи пока еще не совсем доработаны, по проведенные опыты в земных условиях были весьма многообещающи.
— Отойдите! Отойдите, пожалуйста! — вежливо предупреждает охрана, выставленная вдоль всего ракетодрома. — Дальше этой линии не заходить:
И вот из самой кромки диска вырывается небольшая ракета и тянет за собой километровую светящуюся ленту. Она дрожит над головой, точно раскаленная до голубого сияния. Дрожит, как зеркальная водяная струя. Нет, даже не так. Попробуйте вообразить, что ночное небо вдруг раскалывается на две половинки и между ними видишь завтрашний голубой день.
Ракета догорает. Лента плавно опускается вниз и теперь уже золотой рекой пересекает ракетодром. В ней купаются лучи прожекторов.
— Снизу ткань покрыта светящейся краской, — поясняет инженер, нагибаясь и показывая ее оборотную сторону. — Это чтобы легче наблюдать за полетом «Униона». А сверху фотоэнергетический слой. Мы его поместили в шестиугольные ячейки, как в пчелиные соты…
Нюра ходила поодаль. И не потому, что ее мало интересовали новые успехи Курбатова. Инженера из его лаборатории она хорошо знала — приезжал не один раз в НИИАП. Увидит, начнутся расспросы: как дела? Как работается? Начнет узнавать, скоро ли она закончит дополнительное задание по просьбе Курбатова? А как ответить? Что ее уже предупредили об увольнении и что задание передадут кому-нибудь другому?
Знала бы Нюра, как мучается сейчас Димка из-за того, что не может рассказать ей о последнем разговоре с Дерябиным. Ведь сейчас уже ясно, кто непосредственно виноват в истории с аккумуляторами. Правда, у Вадима нет-нет да и кольнет в сердце при воспоминании о Римме, но он старался о ней не думать. Да и некогда. Он даже успел увидеться с Поярковым и встретить друзей. Как хотелось бы пожать руки Зине и Пичуеву! Но пришлось принимать заокеанского гостя…
Впервые в жизни Багрецов беседовал с американцем, причем это был откровенный разговор двух очень разных людей. Они не подходили друг другу ни по возрасту — Мейсону уже под пятьдесят, — ни по убеждениям, потому что Багрецов комсомолец, а Мейсон капиталист, глава фирмы, выпускающей приборы для исследовательских институтов. Пусть в этой фирме всего два десятка рабочих, а сам Мейсон — основная техническая сила: главный инженер, ведущий конструктор и начальник лаборатории. Все равно, он живет не только своим трудом, но и трудом рабочих, которые дают ему прибыль. Он хозяин и единственный владелец средств производства, станков и оборудования, цехов и даже земли, на которой они находятся. Все, что когда-то узнал Багрецов из политэкономии, приобрело весомость и наглядную простоту.
Он испытывал странное чувство. Живой капиталист, довольно прилично изъясняющийся по-русски, сидит рядом с комсомольцем, хлопает его по коленке и говорит, что он чертовски хороший парень и самый лучший друг его фирмы.
Учтите также не совсем обычную обстановку: поздний вечор, тишина, пустынные коридоры — и только двое в лаборатории. Люди, которых недавно разделяли и океанские пространства и продолжает разделять тягостная настороженность.
Эта встреча никак не походила на официальный прием, на пресс-конференцию. Набатников представил гостю некоторых своих сотрудников, потом Бориса Захаровича Дерябина и Медоварова. Наконец уже в лаборатории очередь дошла до Вадима. Именно он больше всех интересовал Мейсона.
Время было горячее, люди занятые — сейчас надо уточнить план испытания, рассказать коллективу института о принятых в Москве решениях, — а потому Мейсона поручили Багрецову, и, вежливо извинившись, Набатников и Дерябин покинули лабораторию.
Толь Толич хотел было задержаться: неудобно оставлять мальчишку с американцем — наболтает еще чего-нибудь. Однако Набатников решительно взял Толь Толича под руку:
— Пойдемте, Анатолий Анатольевич. Они сами разберутся.
Мейсон вовсе не походил на знакомый Вадиму по карикатурам и фельетонам образ преуспевающего американца. Казалось, что Мейсону абсолютно наплевать на одежду: какой-то рыженький свитер с вытянувшимися рукавами, широкие брюки с пузырями на коленках. Вот тебе и капиталист! Но потом Вадим понял, что ничего особенного в этом нет. Мейсон может позволить себе роскошь не обращать внимания на костюм. В конце концов, директор фирмы достаточно обеспечен, чтобы его не встречали по платью. Всем понятно — это не от бедности, как хочет, так и одевается.
Покосившись на дверь, Мейсон иронически усмехнулся, но вдруг заметил свой уже вскрытый аппарат.
— Можно? — Он осмотрел его и сокрушенно покачал головой. — Я всегда боялся этот метод. Запайка ампула. Как вы мог исправлять? Там, — показал он на потолок, — отшень высоко. Вы отшень храбрый.
Пропустив мимо ушей насчет храбрости — к делу это не относится, — Вадим подробно рассказал, что случилось с анализатором, как в связи с вынужденным переключением тока испортился нагреватель, как перестали подаваться ампулы и что пришлось в этом случае сделать.