Избранные стихи

Лифшиц Владимир Александрович

1935

МОРЕ

Море бьет в веселый бубен. Пять минут Стоит наш поезд. Рыжая, В воде по пояс, Знаешь, кто ты? Дама бубен! Потому что поглядела И ничуть не удивилась, Что по пояс преломилось В море бронзовое тело!

1939

ДОЖДЬ В ГОРАХ

Стоял туман. Томило. Парило. Овечьи звякали копытца. Меня дорога измытарила — Я сел, И сван мне дал напиться. Невнятных лет, С дубленой кожей, Он был ни молодой, ни старый. С утра туман стоял. А позже Я снова встретился

с отарой: Бараны, С выраженьем ужаса в глазах, Бежали под утесы, — И дождь не просто лил, А рушился, Не просто подгонял, А нес их!

1937

БОКС

Халат в малиновых заплатах Боксер срывает молодой, И публика, пройдя за плату, Гремит ладонью о ладонь! Халат в сиреневых заплатах Боксер снимает молодой, И публика, чтоб не заплакать, Гремит ладонью о ладонь. Сведя бугры надбровных дуг, Бойцы вступили в зону боя, Потом сплелись в безмолвный круг, В одно мелькание рябое — И тот, чьи губы — красный лак. И тот, чья лапа бьет, нацелясь. И тот, чей выброшен кулак. И тот, чья вывихнута челюсть. Я на свою соседку с края Взглянул — и чуть не крикнул: «Брысь!..» Она сидела, не мигая, Как зачарованная рысь.

1936

ОКРАИНА

Не девица с коромыслом за водой И не парень за девицей молодой, — По булыжной, по корявой мостовой Сухопарый, как фонарь, городовой. В штукатурке осыпающейся дом С трехкопеечным на вывеске гербом. Кто-то песню напоследок приберег Подле дома — тротуара поперек: «Где вы, барышня, в которую влюблен? Ваши брови подмалеваны углем. Вам бы пряник, вам бы стопочку вина. Рупь-целковый ваша красная цена!..» По рассказам старожилов, по кино Я с тобою познакомился давно. И люблю тебя, обиду затая, Бесталанная окраина моя.

1936

РОСТОВ, 1918

Минуты уходят, как камни — ко дну, Но память зажала минуту одну — В ней, буйный и грязный и дымный от солнца, Растерзанный бьется Ростов-на-Дону. Мне было четыре коротеньких года. Я меньше всего был к поэзии склонен. Но помню: булыжник, ушедший под воду, Дробили копытами страшные кони, Храпели и ржали в ожогах плетей, И тлели винтовки на спинах людей. Мы с братом в буфете компот поедали. А ночью, пугая нас синью кальсон, В глубоком, таинственном, затхлом подвале Нам головы гладил сосед Зеликсон. И снова минуты без устали мчатся… Высокий студент к нам зашел попрощаться. Был шумен и ласков. И пел. Но слегка Дрожала растерянная рука. А в шесть или, может быть, в четверть шестого Он где-нибудь трупом лежал под Ростовом. И грудь распахнув, чтоб навстречу — простор, Другие ворвались под вечер в Ростов. Я много с тех пор городов сосчитал: Иркутск, Ленинград и степной Кокчетав, Но вас, эти новые люди и кони, Я всех вас сегодня держу на ладони И мерным годам, благодушным годам Я город Ростов никогда не отдам.

1935

БАЛЛАДА О БЛОКНОТЕ

В Мадрид приехал журналист. Тропа на фронт — скалиста. Пронумерован каждый лист В блокноте журналиста. От серой шляпы до штанин Он под защитой флага — Тридцатилетний гражданин, Газетчик из Чикаго. Республиканский полк привык К сухому парню с «лейкой» — Он снял и полк, и труп, и штык, Покрытый кровью клейкой. Он снял и женщин и детей, Копающих траншеи. Он снял залегших там людей — Затылки их и шеи. В его движениях сквозит Ленивая отвага. А впрочем, что ему грозит? — Он под защитой флага. Вот первый лист из-под пера Уходит телеграммой: «Мятежный полк разбит вчера В бою под Гвадаррамой». Блокнот второй роняет лист… Жара. Воды — ни капли! Но пьет из фляги журналист В костюме цвета пакли. Шофер прилег за пулемет. Девчонка бредит рядом. Их только пленка заберет — Им не уйти с отрядом! Вторым прилег за пулемет Учитель из поселка. Его и пленка не берет — Погибла от осколка! Попали в сложный переплет Рабочие колонны, И третьим лег за пулемет Монтер из Барселоны. Он лег на

пять минут всего — Смертельная зевота… И больше нету никого, Кто б лег у пулемета! Уже мятежников отряд Спускается с пригорка, Как вдруг их снова шлет назад Свинца скороговорка! За пулеметом — журналист. А после боя кто-то Последний вырывает лист Из желтого блокнота, И пишет, улучив момент, Как совесть повелела: «Ваш собственный корреспондент Погиб за наше дело!»

1937

II

ВОЙНА

Дайте вновь оказаться В сорок первом году — Я с фашистами драться В ополченье пойду…

НАЧАЛО

Девчонки зло и деловито, Чуть раскачав, одним броском Коню швыряли под копыта Мешки, набитые песком. Потом с платформы, вслед за старшей Они взбирались на гранит, А город плыл на крыльях маршей, Прохладным сумраком покрыт. Уже дойдя коню по брюхо И возвышаясь как гора, Мешки с песком шуршали глухо Почти у самых ног Петра… Сегодня ротный в час побудки, Хоть я о том и не радел, Мне увольнение на сутки Дал для устройства личных дел. Но и в подробностях и в целом, Все разложив на свет и тень, Одним всеобщим личным делом Была война десятый день… Кругом скользили пешеходы. Нева сверкала, как металл. Такой неслыханной свободы Я с детских лет не обретал! Как будто все, чем жил доселе, Чему и был и не был рад, Я, удостоенный шинели, Сдал с пиджаком своим на склад. Я знал, что боя отголосок — Не медь, гремящая с утра, А штабеля вот этих досок, Мешки с песком у ног Петра… А над Невою, вырастая На небе цвета янтаря, Пылала грубая, густая, Кроваво-красная заря. Она угрюмо разгоралась Огнем громадного костра. Ее бестрепетно касалась Десница грозного Петра.

1941

МАЛЬЧИКАМ, ДУМАЮЩИМ ПРО ВОйНУ

Черное небо в багровом огне. Пот на глаза накатил пелену. Что я могу рассказать о войне Мальчикам, думающим про войну? Мальчикам, думающим, что война — Это знамен полыхающий шелк, Мальчикам, думающим, что она — Это горнист, подымающий полк, Я говорю, что война — это путь, Путь без привала — и ночью, и днем, Я говорю, что война — это грудь, Сжатая жестким ружейным ремнем, Я говорю им о том, что война — Это шинели расплавленный жгут, Я говорю им о том, что она — Это лучи, что безжалостно жгут, Это мосты у бойцов на плечах, Это завалы из каменных груд, Это дозоры в бессонных ночах, Это лопаты, грызущие грунт, Это глаза воспаливший песок, Черствой буханки последний кусок, Тинистый пруд, из которого пьют, — Я говорю, что война — это труд! Если ж претензии будут ко мне, Цель я преследую только одну: Надо внушить уваженье к войне Мальчикам, думающим про войну.

1941, август

«Мне снилась дальняя сторонушка…»

Ирине

Мне снилась дальняя сторонушка, И рокот быстрого ручья, И босоногая Аленушка, По разным признакам — ничья. А сам я был прозрачным призраком. Я изучал ее черты И вдруг, но тем же самым признакам, Установил, что это ты. Сон шел навстречу этой прихоти, Шептал: «Спеши, проходит срок!» Но, как актер на первом выходе, Я с места сдвинуться не мог. Я понимал, что делать нечего, Я знал, что на исходе дня Ты безрассудно и доверчиво Другого примешь за меня. Я бога звал, и звал я дьявола, И пробудился весь в поту. А надо мной ракета плавала И рассыпалась на лету.

1942

ПРОТИВОТАНКОВЫЙ РОВ

Во рву, где закончена стычка, Где ходят по мертвым телам, Из трупов стоит перемычка И делит тот ров пополам. И пули, на воздухе резком, Как пчелы, звеня без числа, С глухим ударяются треском В промерзшие за ночь тела… Не встав при ночной перекличке, Врагам после смерти грозя, Лежат в ледяной перемычке Мои боевые друзья. В обнимку лежат они. Вместе. Стучит по телам пулемет… Я тоже прошу этой чести, Когда подойдет мой черед. Чтоб, ночью по рву пробираясь, Ты мог изготовиться в бой. Чтоб ты уцелел, укрываясь За мертвой моею спиной.