Избранные страницы
Шрифт:
– Да мы уж пальто сняли.
– Нет, чего там пальто. Вы совсем раздевайтесь.
Молодые люди робко переглянулись:
– А зачем же?
– Чествовать вас будем.
– Так можно ведь так… не раздеваясь.
– Вот оригиналы-то! Как же так, не раздеваясь, можно вымазать ваше тело малиновым вареньем?
– Почему же… вареньем? Зачем?
– Да уж так у меня полагается. У каждого, как говорится, свое. Вы вешаете на поднос дохлую крысу, пару карамельных бумажек и говорите: это картина. Хорошо! Я согласен! Это картина. Я у вас даже купил ее. «Американца в Москве» тоже купил. Это ваш способ. А
– Да нет! Мы не хотим… Вы не имеете права…
– Почему?!
– Да что же это за бессмыслица такая: взять живого человека, обмазать малиновым вареньем, обсыпать конфетти! Да еще накормить обоями с вазелином… Разве можно так? Мы не хотим. Мы думали, что вы нас просто кормить будете, а вы… мажете. Зубные щетки рубленые даете… Это даже похоже на издевательство!.. Так нельзя. Мы жаловаться будем.
– Как жаловаться? – яростно заревел я. – Как жаловаться? А я жаловался кому-нибудь, когда вы мне продавали пятиногих синих свиней и кусочки жести на деревянной доске? Я отказывался?! Вы говорили: мы самоопределяемся. Хорошо! Самоопределяйтесь. Вы мне говорили – я вас слушал. Теперь моя очередь… Что?! Нет уж, знаете… Я поступал по-вашему, я хотел понять вас – теперь понимайте и вы меня. Эй, люди! Разденьте их! Мажь их, у кого там варенье. Держите голову им, а я буду накладывать в рот салат… Стой, брат, не вырвешься. Я тебе покажу сумерки насущного! Вы самоопределяетесь – я тоже хочу самоопределиться…
V
Молодые люди стояли рядышком передо мной на коленях, усердно кланялись мне в ноги и, плача, говорили:
– Дяденька, простите нас. Ей-богу, мы больше никогда не будем.
– Чего не будете?
– Этого… делать… Таких картин делать…
– А зачем делали?
– Да мы, дяденька, просто думали: публика глупая, хотели шум сделать, разговоры вызвать.
– А зачем ты вот, тот, левый, зачем крысу на поднос повесил?
– Хотел как чуднее сделать.
– Ты так глуп, что у тебя на что-нибудь особенное, интересное даже фантазии не хватило. Ведь ты глуп, братец?
– Глуп, дяденька. Известно, откуда у нас ум?!
– Отпустите нас, дяденька. Мы к маме пойдем.
– Ну ладно. Целуйте мне руку и извиняйтесь.
– Зачем же руку целовать?
– Раздену и вареньем вымажу! Ну?!
– Вася, целуй ты первый… А потом я.
– Ну, бог с вами… Ступайте.
VI
Провозвестники будущего искусства встали с колен, отряхнули брюки, вынули из петлиц ложки и, сунув их в карман, робко, гуськом вышли в переднюю.
В передней, натягивая пальто, испуганно шептались:
– Влетели в историю! А я сначала думал, что он такой же дурак, как и другие.
– Нет,
– Слава Богу, дешево отделались.
– Это его твоя крыса разозлила. Придумал ты действительно: дохлую крысу на поднос повесил!
– Ну, ничего. Уж хоть ты на меня не кричи. Я крысу выброшу, а на пустое место стеариновый огарок на носке башмака приклею. Оно и прочнее. Пойдем, Вася, пойдем, пока не догнали.
Ушли, объятые страхом…
Русалка
– Вы кашляете? – учтиво спросил поэта Пеликанова художник Кранц.
– Да, – вздохнул бледный поэт. – И кроме того, у меня насморк.
– Где же это вы его схватили?
– На реке. Вчера всю ночь на берегу просидел. И нога, кроме того, ломит.
– Так, так, – кивнул головой третий из компании – угрюмый Дерягин.
– Рыбу ловили, с ума сошли или просто так?
– Просто так. Думал.
– Просто так? Думал? О чем же вы думали?
Пеликанов встал и закинул длинные светлые волосы за уши.
– О чем я думал? Я думал о них… о прекрасных, загадочных, которые всплывают в ночной тиши на поверхность посеребренной луной реки и плещутся там между купами задумчивой осоки, напевая свои странные, чарующие, хватающие за душу песенки и расчесывая гребнями длинные волосы, в которых запутались водоросли… Бледные, прекрасные, круглые руки поднимаются из воды и в безмолвной мольбе протягиваются к луне… Большие печальные глаза сияют между ветвей, как звезды… Жутко и сладостно увидеть их в эту пору.
– Это кто ж такие будут? – спросил Дерягин. – Русалки, что ли?
– Да… Русалки.
– И вы их надеетесь увидеть?
– О, если бы я надеялся! Я только мечтаю об этом…
– Рассчитываете дождаться?
– Полжизни я готов просидеть, чтобы…
Дерягин в бешенстве вскочил с кресла.
– Будьте вы прокляты, идиоты, с вашими дурацкими бреднями. Встречаюсь я с вами уже несколько лет, разговаривал с вами, как с порядочным, нормальным человеком, и вдруг, – нате, здравствуйте! Этот человек бродит по ночам по берегу реки! Зачем, спрашивается? Русалок ищет, изволите ли видеть! Бесстыдник.
– Вы не понимаете прекрасного! – сказал, свеся голову на грудь и покашливая, Пеликанов.
– Да ведь их нет! Понимаете, это чепуха, мечта! Их не существует.
Поэт улыбнулся:
– Для вас, может быть, нет. А для меня они существуют.
– Кранц! Кранц! Скажи ему, что он бредит, что он с ума сошел! Каких таких он русалок ищет?
Художник Кранц улыбнулся, но промолчал.
– Нет! С вами тут с ума сойдешь. Пойду я домой. Возьму ванну, поужинаю хорошенько и завалюсь спать. А ты, Кранц?
– Мне спать рано. Я поеду к одной знакомой даме, которая хорошо поет. Заставлю ее петь, а сам лягу на диван и, слушая, буду тянуть шартрез из маленькой-маленькой рюмочки. Хорошо-о-о!
– Сибарит! А вы, Пеликанов?
Пеликанов грустно усмехнулся:
– Вы, конечно, будете ругаться… Но я… пойду сейчас к реке, побродить… прислушаться к всплескам волн, помечтать где-нибудь под темными кустами осоки о прекрасных, печальных глазах… о руках, смутно белеющих на черном фоне спящей реки…