Изгнание в рай
Шрифт:
Она, разумеется, стала горячо возражать: что это очень опасно и она никогда в жизни, но Томский перебил уже привычным:
– Двадцать тысяч евро тебя устроит?
И она (опять привычно) согласилась.
И вот теперь страшный черный фургон медленно выплыл из гаража.
Выключать двигатель Томский не стал. Выпрыгнул из кабины, спустился в подвал. Через минуту вернулся с большим пластиковым мешком. Швырнул его в салон. Ушел опять. Принес еще одну страшную емкость – размером поменьше.
Захлопнул двери фургона и выехал со двора.
На окно,
В ночи дико вскрикнула выпь, далеко в горах прогрохотал камнепад.
«Я еще могу позвонить, – отчаянно думала Настя. – Если я позвоню… они его остановят уже в Капилейре!»
Но руку, что тянулась к телефону, словно парализовало.
А вот сумочка, где лежали ключи от «Пежо», паспорт и кредитные карты, прыгнула в руку сама.
Анастасия выждала, когда рев «Фольксвагена» окончательно растворится в ночи, и побежала в гараж.
«Прощай, Томский, и делай теперь что хочешь. Спасибо, что не стал убивать.
У меня есть шанс в третий раз начать новую жизнь.
Я никогда не стану счастливой, но хотя бы деньги у меня теперь есть».
Сева давно уже был в раю. Пах рай почему-то детским садиком – сладкой кашей, мочой, пластиковыми ведерками. И еще очень жарко было. Ну да. Райские кущи. Это вам не Арктика. В ушах приятно жужжало. Пчелы. Собирают мед с чайных роз. Изредка накрывала тошнота, но не раздражающая, а приятная. Словно объелся пряников или конфет.
А потом вдруг запахло морем. Воздух свободы. Нет, не так. Воздух свободной Европы! Как он был в ней счастлив…
Дальше вдруг: металлический скрежет. Приятное покачивание, словно в колыбели, прекратилось. Он по-прежнему ничего не видел. Только чувствовал – сильные руки схватили, швырнули. Грубо, сильно, но на мягкое.
Тишина. Шорох моря. Полная темнота.
Потом рядом – плюх! – свалилось еще что-то.
Взревел мотор, мерзко завоняло выхлопными газами. А дальше – только плеск моря. Накатилась волна – ушла. Накатилась – ушла. И еще, и еще…
Сева осмелился пошевелиться. Руки двигались. Он дернулся, попытался разорвать свой пластиковый кокон – и все получилось. В один прием, легко.
Он сидел – по пояс – в черном пластиковом мешке. Перед ним шумело море. Рядом – валялась его же борсетка. Он брал ее – когда? В прошлой жизни? Да. На концерт фламенко…
Небо пока что было серым, ночным, но на востоке уже проглядывала розовая полоска.
Начинался рассвет. Рассвет не в раю – на планете Земле. Рассвет в обычной жизни, с которой он давно попрощался. Рассвет, черт возьми! И море, и жизнь! Раны на теле аккуратно заклеены пластырем. Кровь не идет. Голова соображает. Он свободен!
Но у Севы даже не было сил разрыдаться.
В этот раз Хуан надумал ночевать в апельсиновой роще. Тишина, ароматы. А если совсем развезет, кислятиной, что растет на деревьях, и закусить можно.
Он выбрал апельсиновый ствол пошире да поглаже, привалился к нему спиной, укрыл
Черные капли рома в черной ночи. Звезды и одиночество. Одуряющий запах апельсинов. Хуан называл себя эстетом – и никогда не пил где-нибудь на помойках.
Но ровно в тот момент, когда бархат неба и нектар рома сплелись в абсолютную гармонию, тишину ночи взорвал омерзительный трескучий звук.
Какая сволочь ездит здесь на машине? Да еще явно прорывается сквозь деревья, с треском ломает ветки?
Хуана трусом не назовешь, но с полицейскими дела иметь не хотелось. Потому торопливо закрыл бутылку, бросил ее в сумку. Уложил туда же верный плед. Но сматываться не стал. Прежде надо посмотреть, что там такое.
Звук мотора затих.
Бездомный подошел поближе.
Los locos [7] , зачем было вламываться в апельсиновую рощу на огромном «Фольксвагене»?!
Уже готов был выйти из тьмы и заорать, но увидел черную фигуру, что выпрыгнула с водительского места, и предпочел остаться в тени.
Оказалось, правильно сделал.
Потому как дальше водила в низко надвинутой на глаза шапочке открыл заднюю дверь и выволок на землю пластиковый мешок.
Труп?!
Хуан облился ледяным потом.
Нет, шевелится.
Он прищурился. Вот из мешка голова показалась, голые плечи, грудь… Баба! Да еще старая!
7
Психи (исп.).
Хуан перекрестился и начал медленно отступать.
А водитель «Фольксвагена» вернулся в свой рыдван и попер дальше – ломались ветки, разлетались в стороны апельсины.
По счастью, безумие длилось недолго. Минут через пять шум стих. А еще через две округу потряс такой сильный взрыв, что весь ром и вся гармония немедленно вышли наружу.
Перепуганный, жалкий, на ходу вытирая рвоту, Хуан бросился было прочь. Но проявил благородство, вспомнил про бабу. Вернулся, увидел.
Она – голая, зато с сумкой! – тоже улепетывала со всех ног.
Хотя старенькая, а бежала резво.
Да еще и выкрикивала что-то – по-русски.
Хуан неодобрительно покачал головой.
В последнее время понаехало этих бывших советских немало, и от них, он считал, в Испании все беды.
Даже выпить спокойно не дадут.
Утро в Гранаде пахло рыбой и горячими булками. А еще (Томский чувствовал совершенно отчетливо) в воздухе ощутимо витали ароматы – нестираных носков и потных футболок. Сначала было решил – привычно – галлюцинация. Обонятельная. А потом заметил: пешком, бегом, на мопедах по городу мчатся студенты. Красноглазые, встрепанные, с перегарчиком. Сразу видно: развлеклись ночью отменно, даже вымыться-переодеться времени не нашлось. От них и воняет. Зато честно спешат в свои альма-матер, умники.