Изгнание владыки (илл. Л. Смехова)
Шрифт:
Уже кончался третий акт, когда Хинский обратил внимание на то, что поезд замедляет движение.
«Подъем, что ли?» — подумал Хинский, но сейчас же отбросил эту мысль: для экспресса, шедшего со скоростью в сто пятьдесят километров в час, подъемов, замедлявших эту скорость, не существовало. Однако поезд шел все тише. В зал доносились частые приглушенные звуки сирены.
«Шестьдесят… сорок километров в час…», — с нарастающим беспокойством определял Хинский скорость, прислушиваясь к стуку колес.
Он оглянулся и шепотом спросил соседа:
— В чем дело,
— Третий день ремонт пути… — вежливо ответил тот, не сводя глаз с экрана.
В этот момент мимо окон с обеих сторон вагона медленно проплыли назад несколько красных предостерегающих огней.
Хинский успокоился и, убедившись, что незнакомец на месте, обратился к экрану. Минут через пять поезд начал вновь набирать ход и, словно наверстывая потерянное время, с ускоренной быстротой понесся во тьме.
В начале первого, за полчаса до Вознесенска, экран потух, в зале загорелся свет, и зрители начали расходиться.
Не теряя из виду незнакомца, Хинский быстро прошел за ним в свой вагон. Когда человек скрылся в купе, молодой лейтенант отодвинул свою дверь и глухо вскрикнул.
Купе было пусто, Комаров исчез.
В открытое, вопреки всем правилам, окно со свистом врывался ветер, трепля оконные занавески и внося с собой клубы пыли, подхваченный с дороги мусор и песок. Полотенца, салфетка и вазочка с цветами валялись на полу. Пыль облаком стояла в воздухе, свет электрической лампы едва пробивался сквозь нее; трудно было дышать.
Машинально закрыв за собой дверь, Хинский некоторое время стоял посреди купе, растерянно оглядываясь и силясь что-нибудь понять. Наконец он медленно подошел к окну, поднял его и повернул рычажок герметизации. Потом он пустил вытяжной вентилятор, усилив подачу чистого воздуха из установки кондиционирования. Мозг лихорадочно работал, густые черные брови совсем сошлись на переносице.
«Что случилось? Куда он девался? Может быть, просто вышел, сейчас вернется? Но окно!…»
Он внимательно осмотрел только что повернутый на раме окна рычажок. Нет… он действует исправно. Окно было кем-то опущено. Но это категорически воспрещается правилами для пассажиров, чтобы не загрязнять чистый, свежий воздух, который подается в вагоны установками кондиционирования. Значит, что-то очень важное заставило Комарова нарушить эти правила. Комаров не такой человек, чтобы делать что-либо зря… Да… но куда же он девался? Выскочил поспешно из купе, не успев закрыть окно?
Вдруг новая неожиданная мысль кольнула сердце.
Нападение! Его выбросили в окно!
Хинский быстро оглянулся. Нет… Не видно никаких следов борьбы… Комарова голыми руками не возьмешь… Наконец, был бы шум… Сбежался бы народ…
Хинский немного успокоился, но все же подошел к окну, внимательно и пристально рассматривая столик под окном, нижнюю часть оконной рамы, место, где сидел Комаров, в углу дивана у наружной стенки.
Ничего подозрительного под ровным слоем все покрывавшей пыли.
Да! Салфетка! На столике была салфетка!
Молодой лейтенант быстро
У середины салфетки, возле сгиба, чуть заметно обозначалось широкое, с неясно закругленными контурами пятно.
Хинский пристально вгляделся в него, потом вынул из кармана маленькую, но сильную лупу и навел ее на подозрительное место. Теперь хорошо видны очертания пятна.
Подошва! Подошва ботинка! Впрочем… Не он ли сам неосторожно наступил на салфетку? Нет… нет… Он отлично помнит, что бессознательно, по укоренившейся уже привычке, обходил лежавшую на полу салфетку. Уже с первого момента, войдя в купе, пораженный всем, что увидел здесь, он старался ни к чему не прикасаться, точно предчувствуя, что все это еще придется исследовать, рассмотреть. Кроме того, у него узкий ботинок, а здесь след гораздо шире. И у Комарова нога широкая…
Осторожно держа растянутую в руках салфетку, Хинский разложил ее на столике, отпечатком следа кверху. Сгиб лег ровно по бортику стола, на противоположном бортике лежал такой же сгиб. Салфетка оказалась на своем месте. След, словно отрезанный, начинался у бортика против места Комарова. Отпечаток носка приходился на середину стола.
Хинскому стало жарко. Ему впервые приходилось самостоятельно решать такие задачи.
Итак, Комаров ступил одной ногой на столик.
Зачем? К окну?!
Хинский отвернул рычажок герметизации, начал медленно и осторожно спускать раму окна.
Горячий, колкий от песка ветер ударил в лицо, растрепал волосы.
Сантиметр за сантиметром, медленно и пристально Хинский рассматривал черное каучуковое ребро оконной рамы.
Тонкая, едва заметная и чуть взлохмаченная царапина. Совсем свежая, еще взъерошенная, она шла поперек ребра — изнутри кнаружи. И вот другая вдоль ребра…
Сомнений не было! Комаров выпрыгнул в окно!
Чувствуя внезапное изнеможение, Хинский поднял раму, повернул рычажок и опустился на диван.
На полном ходу поезда… Ведь это смерть! Это самоубийство!
Лейтенант сорвался с места, бросился к двери.
Надо поднять тревогу! Надо остановить поезд! Надо искать его… может быть, уже его труп!
Он схватился за ручку двери — и остановился.
Нет! Нет, нет… Комаров не такой… Не такой человек Комаров! Что, он этого сам не понимал? Значит, это нужно было… Нужно было и можно было… Что-то произошло… Где Кардан? Не может быть, чтобы Комаров оставил Кардана. Значит, и Кардан туда же…
Вдруг вспыхнуло воспоминание: красные огни, ремонт пути, замедленный ход поезда… Ясно!
Лейтенант слабо улыбнулся, надежда оживила его. Несколько минут он сидел неподвижно, откинувшись на спинку дивана, закрыв глаза, потом встал, снял с крючка электропылесос и начал приводить в порядок купе.
Вдали за окном показались огни. Жемчужный световой туман, все больше сгущаясь, залил горизонт.
Поезд замедлил ход; тряхнуло на первой стрелке.
Вот и Вознесенск.