Изгнанник
Шрифт:
Волк просто дрожал от нетерпения — так ему хотелось поскорее броситься к Большому Брату. Но сделать этого он не мог: только вожак мог решить, является ли Большой Бесхвостый другом их стаи или нет.
Вожак подошел к бесформенной куче мяса, которая раньше была Белой Лапой, понюхал и медленно, осторожно, практически не сгибающимися лапами, подошел к Большому Бесхвостому.
Тот стоял спокойно и вожаку в глаза не смотрел — как и подобает чужаку. Но Волк с тревогой заметил, что его Брат вдруг пошатнулся.
Шерсть на загривке у вожака
У выхода из норы, повизгивая, толпились волчата, но наружу не выходили. Они не понимали, чем все это может кончиться, и решили, что лучше подождать.
Вожак вскоре заметно успокоился, шерсть у него на загривке прилегла, он потерся боком о ногу Большого Бесхвостого, поблагодарив его за помощь, и побежал здороваться с волчатами.
Бродяга и Черноух, даже не взглянув на Бесхвостого, тоже бросились к детенышам, и Бесхвостый бессильно сполз на землю. Волк с радостью отметил, что на воронов он вообще ни малейшего внимания не обращал.
Волк опустил настороженные уши и слегка вильнул хвостом.
«Брат мой», — сказал ему по-волчьи Большой Бесхвостый.
Волк заскулил, засвистел носом и ринулся к нему.
Глава двадцать пятая
Чувствуя себя в волчьей стае в полной безопасности, Торак наконец-то выспался — впервые за два месяца.
Спал он до полудня, свернувшись клубком у входа в волчье логово. Первое, что он почувствовал, когда проснулся, — страшную боль от раны на груди, зато кашель почти прошел, и сил явно прибавилось.
Вожак стаи завыл, и остальные волки присоединились к нему. Торак слушал их, закрыв глаза, и все его существо откликалось на эту волчью песнь, в которой слышались и печаль о погибшем брате-волке, и радость, что волчата живы, и благодарность тому бесхвостому другу, который спас их. И Торака охватило радостное ощущение, что он среди своих, что они с Волком снова вместе.
Волк, почуяв, что Торак проснулся, тут же принялся прыгать вокруг него; они облизывались и играли, как прежде, словно всех тех горьких переживаний и не было вовсе.
«Мне очень жаль», — произнес Торак по-волчьи, хотя эти слова выражали лишь ничтожную часть обуревавших его чувств.
«Я знаю», — ответил Волк.
И все. Больше, впрочем, им ничего и не было нужно.
Пение волков смолкло; какая-то молодая волчица — очень красивая, с черной шерстью и желто-зелеными янтарными глазами — подбежала к Тораку, держа в зубах подгнившую рыбью голову, и положила угощенье к его ногам. Он поблагодарил ее, они соприкоснулись носами, и волчица вместе с Волком умчалась куда-то играть с волчатами.
Убедившись, что Волк полностью поглощен игрой в «тяни-толкай», Торак засунул рыбью голову в развилку березы для Рипа и Рек. Он вел себя очень осторожно, стараясь никак не проявлять своей привязанности к воронятам в присутствии Волка, и они, насупившись, сидели
День был жаркий, и от мертвого волка исходила такая вонь, что Торак решил отволочь его в Лес. Пусть вороны без помех клюют мертвую плоть, а если та рысь все же вернется за своей добычей, так пусть и она поест досыта.
Затем Торак пошел поискать какой-нибудь еды для себя. Срезав ореховую ветку, он разжег костер, заострил один конец ветки, закалил его над огнем и решил попытать счастья в озерце, заросшем водяными лилиями.
Вскоре с помощью своей самодельной остроги ему удалось поймать щуку. Волки с любопытством наблюдали за его действиями. Но Торак не обращал на них внимания. Поджарив щуку на костре, он съел ее почти целиком, не считая хвоста, который сразу привязал к тростнику в качестве подношения духам озера. Потом он закусил несколькими горстями хрустящей полевой горчицы, да еще нашел десяток ягод недозрелой морошки, которые показались ему сладкими, как мед.
Впервые за много дней почувствовав себя совершенно сытым, Торак уселся под ольхой и принялся за починку одежды. Собственно, чинить ему было нечем — ни игл, ни ниток из сухожилий у него не было, так что починка свелась к тому, что он просто обрезал обтрепавшиеся штаны по колено, а с курткой, превратившейся в настоящие лохмотья, даже не стал возиться; было уже тепло, и он решил ходить голым по пояс, а куски кожи от куртки использовал в качестве головных повязок.
Когда вопрос с одеждой решился, да еще так легко, Торак уселся поудобнее, прислонившись спиной к валуну, и затих: больше ничего делать ему не хотелось.
По озеру, совсем близко от него, плавала утка, то и дело ныряя и показывая светлое оперение на брюшке. Рядом с ней кормилась пара чирков, надолго и с головой уходивших под воду. Чуть дальше выдра учила своих детенышей плавать; малыши яростно шлепали лапками по воде, но были слишком пушистыми и даже как следует погрузиться не могли.
Воронята тоже плескались на мелководье. А волчата на берегу «охотились» на морошку. В болотце, на вытекавших из озерца ручейках, Волк и трое его молодых собратьев тщетно пытались поймать рыбу.
Пронзительное счастье вдруг охватило душу Торака. Волки, вороны, выдры, деревья, скалы, озеро — все это было ему родным, со всем этим он пребывал в мире. Он чувствовал, как его внешняя душа тянется к душам всех живых существ, словно золотая паутинка на осеннем ветру. Встретившись взглядом с янтарными глазами Волка, Торак понял, что и Волка обуревают примерно те же чувства, а это значит, что теперь все опять как прежде.
На другом берегу озерца качнулись и чуть расступились тростники, словно там затаился кто-то невидимый. Вожак стаи тут же повернул голову и внимательно посмотрел туда. «Интересно, — лениво подумал Торак, — что он там видит?»