Изгои
Шрифт:
Я тосковала по дяде, скучала по ма, даже сейчас, когда она полностью разбила мне сердце, однако, этим все и ограничилось.
В тот момент мне не хватало бритвы, шампуня, душа, горячей еды, Кали и даже Ромеро. Мне не доставало рая пылающих трупов, удивления от столкновения с человеком в черной мантии с капюшоном, и белой сатанинской маске, в три часа ночи.
Я не скучала ни по дому, ни по мальчишке у бассейна, ни по той безобразной стене. Не скучала по отцу и даже по Бэт, сводной сестре, которая, как полагала, уже мертва, в данный момент. Она никогда
— А что, если скажу, что мне глубоко начхать на прежнюю жизнь, поскольку именно так оно и есть? Находиться здесь с тобой, прокладывая убийствами путь обратно в наш уголок темного рая, где поджидает дьявол… такова отныне моя жизнь, и она нравится гораздо больше.
— Неужели? — он положил руки мне на бедра. — Смерть больше не пугает тебя?
— Ох, пугает. Однако мне это нравится, почти так же сильно, как я люблю тебя, — улыбнулась, обвив одной рукой его шею, прижимая нас ближе друг к другу. Не ожидала, что он ответит тем же, даже было не важно, сочтет ли меня сумасшедшей за то, что так быстро произнесла эти три коротких слова.
Уж слишком долго сходила по нему с ума, чтобы придавать этому значение. Можно и подождать, пока он полюбит меня в ответ.
— Какая ирония судьбы, ведь, пожалуй, ты — единственное, чего до смерти боялся в своей жизни, — произнес Гримм, скрипучий голос звучал настолько тихо, что казалось, будто он шепчет.
Губы приоткрылись, но из них вылетел лишь воздух. Если бы придала огромное значение его суровому честному признанию, он бы замкнулся.
Я понимала, что он хотел сказать, и никакие слова не заменят действий, которые следовало предпринять.
Боялась любить его, и для нас обоих, это — неизведанная территория. Мы не верили в нормальность и страшились прочных устоев. Любовь — штука, которую нельзя потрогать, невозможно удержать, и быть уверенным, что она никогда не исчезнет.
Судорожно вздохнув, обхватила его крепкую челюсть, еще немного раздирая свою рану, впуская мужчину глубже. Такой будет моя стратегия, пока он не обретет дом во мне.
— Мэр Центуриола — не мой настоящий отец. У моего дяди и мамы был роман. Я узнала об этом лишь в девять лет, когда подслушала ссору. Меня растили вдали от него, но он знал правду. Мы были… близки. Он позволял мне быть самой собой. Я всегда была паршивой овцой, изгоем в собственном доме.
— Кажется, знаю, почему человек, который меня вырастил, отправил умирать. Я — первородное семейное разочарование. На самом деле, он никогда не нуждался во мне, просто не хотел публичного унижения от матери, — рассмеялась, но, черт возьми, правда больно ранила в девятой адской степени. А ведь тогда, я никому не причиняла зла.
Чувствовала, что меня подтолкнули к тому, чтобы стать именно такой версией себя, чем оказали огромную услугу. Гримм обхватил мое лицо, заставляя меня смотреть в глаза, проникая взглядом в самую хрупкую сердцевину. Его не заботило, что мне горько.
Ему
— Когда отделяешься от стада — становишься индивидуальностью, а не безмозглой овцой, внезапно оказываешься чем-то иным, чуждым. Женщина, воспитывавшая меня после того, как покинул Орден… я ей тоже не очень-то нравился, она ясно дала это понять нам с отцом. Она ушла, когда мне было девять лет, и с тех пор я ее не видел.
Взяв его руку, переплела наши пальцы.
— К черту этих людей.
— Это являлось моим девизом гораздо дольше, чем твоим, малявка.
Легонько толкнув его в плечо, сумела выдавить улыбку сквозь слезы.
Глава 19
Арлен
Мы отправились в путь на рассвете, а прибыли уже к закату. Плимут оказался скорее городком, чем мегаполисом, но зато весьма оживленным. Подобно Ривермуту, на приветственном указателе красовалась дань уважения Ромеро, но на сигиле, изображавшем баранью голову, было нацарапано «memento mori» (прим.: в пер. с лат. «Помни о смерти»).
Народ слонялся по улицам, выглядя совершенно невозмутимым. В окне обветшалой кафешки висели туши освежеванных розовых свиней. На пустынном поле ребятишки гоняли мяч туда-сюда.
Увиденные мною строения походили на скромные хижины — милые и ухоженные. Большинство дворов и окон были декорированы скульптурами в форме серебряных черепов, крестов левиафана, бараньих голов.
Церковь с гигантским перевернутым крестом, прямо в центре кострища, выглядела самым благоустроенным зданием в округе.
Совершенно очевидно, что жители этого городка возвели свое поклонение до чрезвычайно тревожного предела. Любой, кто видел Гримма или Кобру, сразу же бросал свои дела и приветственно махал рукой, выкрикивая «Аве Сатана!», словно болея за проклятую спортивную команду. Порой, действительно обескураживало, как же далеко все зашло.
Люси жила на самой окраине, и я не знала, чего ожидать, но все… оказалось как-то совсем иначе.
Вывеска являла собой гигантский обломок куска светлой древесины, с выбитым жирным синим шрифтом названием, и маленьким левиафанским крестом в углу. Само здание выглядело, как небольшой многоквартирный дом, нуждающийся в отделке.
По бокам, красной краской, была изображена большая печать — Сигил Бафомета, поперек которой, нацарапано то же самое «помни о смерти». Темные шторы не позволяли посторонним заглянуть внутрь.
Никаких аколитов не наблюдалось, поэтому я решила, что они еще не прибыли. На парковке, рядом с приличным на вид седаном, Гримм заглушил двигатель байка. Через секунду рядом с нами остановился «чарджер» Кобры.
Улыбаясь с пассажирского сиденья, Катя помахала мне рукой, я вернула жест и оглянулась, услышав звук открывшейся двери.