Изгой Гора
Шрифт:
Мое тело, измученное тяжестью колодок, теперь горело от ударов кнута и корчилось в судорогах от боли. Но когда татрикс полностью выдохлась, я нашел в себе силы и поднялся — окровавленный, в лохмотьях и с тяжелым ярмом на шее — поднялся и взглянул на нее сверху вниз.
Она отвернулась и пошла на возвышение, где стоял трон. Она быстро взбежала по ступеням и повернулась только тогда, когда была у трона.
Татрикс повелительно указала на меня рукой в золотой перчатке, ткань которой была залита моей кровью и ее потом.
— Отвезите его в Дом Развлечений Тарны! — приказала
ГЛАВА 12. АНДРЕАС ИЗ КАСТЫ ПОЭТОВ
Меня закутали в плащ, надвинули на глаза капюшон и повели по улицам Тарны, с заплетающимися под тяжестью ярма ногами. Наконец мы вошли в какое-то здание, поднялись по крутой лестнице, прошли по длинным коридорам, и когда с меня скинули плащ, я увидел, что мое ярмо приковано цепью к стене. Комната была освещена лампами, закрепленными на стенах под потолком. Я понятия не имел, где нахожусь — то ли глубоко под землей, то ли, напротив, на самых верхних этажах. Пол и стены комнаты были сделаны из отдельных каменных глыб, каждая из которых весила не меньше тонны. Вблизи ламп стены были сухими, но пол и остальная часть стен были покрыты и плесенью и пахло гнилью. Значит, я все-таки был под землей. На полу были накиданы мокрые опилки. Длина цепи позволяла мне дотянуться до бачка с водой. У моих ног лежало блюдо с едой.
Я полностью выдохся. Тело мое ломило от тяжести ярма и ударов кнутом, поэтому
я лег на каменный пол и уснул. Сколько времени я спал — не знаю, но когда проснулся то все тело стонало от боли и каждое движение причиняло невероятные страдания.
Несмотря на ярмо, я умудрился сесть, скрестив ноги. Перед собой я увидел блюдо
с ломтем грубого хлеба. Из-за своих оков я не мог взять хлеб руками, чтобы сунуть его в рот. Для того, чтобы поесть, мне придется лечь на живот и откусывать прямо ртом. Я знал, что мне придется сделать это, когда голод станет невыносимым, и это бесило меня. Значит, это ярмо не просто оковы, а еще и средство уничтожения человека,превращающегося в зверя.
— Давай, я помогу тебе, — сказал женский голос.
Я повернулся, забыв о ярме, и оно всей своей тяжестью придавило меня к стене. Две маленькие руки схватили тяжелые брусья и старались повернуть их так, чтобы я мог снова сесть прямо.
Я посмотрел на девушку. Она показалась мне очень привлекательной. В ней была
та теплота, которую я не ожидал найти в Тарне. Ее темные глаза были полны участия. Волосы — коричневые с красноватым оттенком — были стянуты сзади грубым шнурком.
Я посмотрел на нее и она лукаво опустила глаза. На ней был только длинный узкий прямоугольник из грубого коричневого материала примерно 10 дюймов шириной. Он был накинут на нее как пончо, закрывая грудь и спину и оставляя открытым все ниже колен. На поясе пончо был перехвачен цепью.
— Да, — стыдливо сказала она, — на мне камиск.
— Ты очень красива, — сказал я.
Она посмотрела на меня удивленно, но с благодарностью.
Мы смотрели друг на друга в полутьме камеры. Сюда не доносилось ни звука. Отблески света ламп плясали по стенам и по лицу девушки.
Она протянула руку и коснулась серебряного
— Они жестоки, — сказала она.
И затем, не говоря ни слова, она взяла хлеб с блюда и подала его мне. Я с трудом откусил кусок и долго жевал, стараясь проглотить.
Я заметил на ее шее ошейник из серого металла. Очевидно, она была рабыней.
Девушка подошла к бочку, провела рукой по поверхности воды, сгоняя зеленую слизь и затем зачерпнула пригоршню и поднесла к моим пересохшим губам.
— Спасибо, — сказал я.
Она улыбнулась и сказала:
— Никто не благодарит рабыню.
— Я думал, что в Тарне все женщины свободны, — сказал я, кивком показывая на ее ошейник.
— Меня не будут держать в Тарне, — ответила она, — меня отошлют на Большие Фермы, где я буду носить воду рабам, работающим на полях.
— Что за преступление ты совершила?
— Я изменила Тарне.
— Ты участвовала в заговоре против трона?
— Нет, — сказала она, — я полюбила мужчину.
Я онемел.
— Когда-то я носила серебряную маску, воин, — сказала она, — а теперь я падшая женщина, так как позволила себе полюбить.
— Это не преступление.
Девушка счастливо рассмеялась. Мне очень понравился этот внезапный девичий смех. Его музыка доставляет большее удовольствие мужчине, чем вино ка-ла-на.
И мне показалось, что мое ярмо перестало давить мне на шею.
— Расскажи мне о нем. Но сначала, скажи, как тебя зовут.
— Я Линна из Тарны. А как твое имя?
— Тэрл.
— Из какого города?
— У меня нет города.
— А! — улыбнулась девушка и не стала больше расспрашивать. Вероятно она решила, что с ней в камере сидит преступник. Она села на корточки. Глаза ее светились счастьем. — Он тоже не из Тарны.
Я присвистнул. Это было серьезное нарушение горийских обычаев.
— И, более того, — рассмеялась она, хлопнув в ладоши, — он был касты певцов.
Действительно, это было еще хуже. Хотя каста Поэтов и Певцов не относилась к категории высших, но она была более престижна, чем, скажем, касты Шорников или Гончаров, которые были с ней одного уровня.
На Горе Певец или Поэт считается ремесленником, создающим свои произведения, как гончар создает посуду, а шорник — седла. Поэты занимали свое место в социальной структуре общества — они воспевали битвы, героев, города, но они пели не только об этом, но и о любви, о жизни, о радости, время от времени напоминали горийцам о одиночестве, о смерти, о том, что нельзя забывать, что они в первую очередь люди.
Чтобы стать певцом, нужен был особый талант, как, впрочем, и для Тарноводов. Поэт здесь, как и на Земле, воспринимался с изрядной долей скептицизма — их считали немного чокнутыми. Но божье благословленье не коснулось их. Ведь роль богов на Горе играли Царствующие Жрецы, а они не вызывали у людей никаких чувств, кроме страха. Люди жили с ними в относительном мире. Они делали празднества в их честь, приносили жертвы, выполняя их требования, но всякий раз,
когда это было возможно, о них забывали. Так что вряд ли можно было предположить, что Царствующие Жрецы дарят талант певцу или поэту.