Изломанный аршин

Лурье Самуил Аронович

Для совершенного опровержения вашей системы не нужно входить в обширные рассуждения; я ограничу себя только тем замечанием, что подобный образ мыслей весьма вреден в России, особливо если он встречается в человеке умном, образованном, который имеет дар писать остро и замысловато; в сочинителе, коего публика читает охотно, и коего мнения могут посеять такие семена, могут дать такое направление умам молодых людей, которое вовлечет государство в бездну несчастий. Не думайте, что<бы> в то время ваше раскаяние, сила ваших сочинений могла прекратить те бедствия, коих вы будете виновником. И по сей причине, как человек, желающий вам добра, советую не печатать подобных статей в вашем журнале, которые сколько вредны, столько же и нелепы. Вникните, милостивый государь,

какие мысли вы внушаете людям неопытным! Я не могу не скорбеть душою, что во времена, в кои и без ваших вольнодумных рассуждений юные умы стремятся к общему беспорядку, вы ещё более их воспламеняете и не хотите предвидеть, что сочинения ваши могут и должны быть одною из непосредственных причин разрушения общего спокойствия. Писатель с вашими дарованиями принесёт много пользы государству, если он даст перу своему направление благомыслящее, успокаивающее страсти, а не возжигающее оные. Я надеюсь, что вы с благоразумием примете моё предостережение и что впредь не поставите меня в неприятную обязанность делать невыгодные замечания насчёт сочинений ваших и говорить вам столь горькую истину.

Не менее того примите уверение в моём к вам отличном уважении и преданности, с коею пребыть честь имею вашим, милостивый государь, покорнейшим слугою

А. Бенкендорф».

Если бы кто-нибудь рискнул сделать ксерокопию — как поразил бы императора тон этого письма.

Между прочим, с сентября 31 года такая опасность для Бенкендорфа существовала. Фон-Фок, умный, верный Фон-Фок умер, и на его место поступил некто Мордвинов А. Н. Племянник адмирала, то есть из очень хорошей семьи. Адмирал единственный не подписал смертный приговор людям декабря. И вроде бы у племянника тоже имелись предрассудки, всего несколько лет назад. Кузену Дубельту решительно так советовал: не будь жандармом, не будь! И вдруг сам перешёл в органы — офицер, помещик, придворный, — какое чувство ветра! интуиция новой метлы.

Потому что император рванул стоп-кран. История остановилась. Последние печатные экземпляры русской конституции, отобранные на обысках, — все 1578 — привезены из Варшавы и сожжены. Уваров дописывает концепцию. Опустите железный занавес. Приготовиться к холодной войне. Кто не спрятался — сами знаете, что будет.

§ 9. Интермедия I

Тут, в самую последнюю минуту, когда до начала Застоя оставалось уже всего ничего, в историю литературы (опять поаплодируем её Автору) вдруг вбежал внештатный положительный герой.

Чтобы успеть вне очереди получить по голове.

По большому, серьёзному, задумчивому лицу в пронзительных очках и окладистых бакенбардах.

Молод, строен, родовит, обеспечен, бережно воспитан, умён, учён, религиозен, невинен.

А Наталья Петровна Арбенина ни в какую не соглашалась замуж.

Из-за чего, естественно, жизнь этого Ивана Киреевского потеряла значительную часть смысла. Однако не весь: потому что кроме Натальи Петровны — и маменьки, и папеньки (вообще-то — отчима), и сестры Маши, и брата Петра, и Василия Андреевича Жуковского — он любил ещё и Россию.

На неё и переключился. Спросил сам у себя: вот что я, такой грустный, могу сделать для родины прямо сейчас? (На дворе была осень 31 года.) И сам себе ответил: а сделай для неё другой «Телеграф», усовершенствованную модель!

Ну ещё бы: ведь он уже тиснул две или три рецензии — то есть был человек литературы. А из людей литературы только ленивый не хотел издавать журнал типа «Телеграф», но в сто раз лучше. И практически у каждого даже был свой бизнес-план, причём всего из двух пунктов: 1) ответредактор — я; 2) бюджет гарантирован золотом партии.

Согласно теории и практике советской печати.

Жуковскому, например, снилось, что он Максим Горький и организует «Красную новь»:

«Хороший журнал литературный и политический есть для нас необходимость. Я не могу взять на себя издание такого журнала:

не имею для того времени, но я мог бы быть наблюдателем за изданием согласно с видами правительства. Около меня могли бы собраться и наши лучшие, уже известные писатели, и все те, кои еще неизвестны, но имеют талант и, начиная писать, желают выйти на сцену, им приличную. В такой журнал могло бы войти и всё европейское, полезное России, и всё русское, достойное её внимания: с деятельной помощию правительства и с его покровительством журнал сей мог бы иметь влияние обширное и решительно полезное. Журнал, издаваемый под моим влиянием, обратил бы общее внимание публики, которая имеет ко мне доверенность; и наши надёжнейшие писатели, по той же доверенности, согласились бы все в нём участвовать. Таким образом, их умственная деятельность была бы употреблена с пользою, и они, без всякого принуждения и опасения, действовали бы в смысле правительства...»

Вяземский воображал себя скорее Эренбургом и предлагал руководству раскошелиться на «Проблемы мира и социализма». С филиалами за границей. Для решительной и последовательной контр-пропаганды на главных европейских языках.

«Для блага государства недостаточно, чтобы действия русского правительства носили характер прямодушия и бескорыстия, проистекающий от высоких чувств и властной руки Того, Кто правит Россией. Недостаточно, чтобы имя Русского занимало почётное место в истории нашего времени и сверкало в нём отблеском Того, Кто представляет это имя на вершине власти и нации».

Привлекать, активно привлекать на свою сторону трудящихся, прогрессивные круги, всех людей доброй воли! Мы слишком застенчивы. Из-за чего и профукали информационную войну:

«Вся европейская пресса встала на защиту Польши, в то время как нашу победу поддерживало лишь безмолвие нашей печати, сознание справедливости и реальность совершившихся фактов».

Между тем при помощи расторопных и преданных СМИ мы могли бы доказать Европе: «...что сотни тысяч наших штыков не являются единственной основой нашего могущества, но что наша мощь покоится на принципах более высокого порядка и что мы сильны лишь потому, что мы достойны быть сильными».

Да и внутри страны подобный печатный орган был бы весьма не лишним. Глядишь, патриотическая общественность сплотилась бы вокруг руководства ещё тесней.

«Публика по своей природе тщеславна: польщённая тем, что с ней заговорили, и знаками внимания, которые проявили по отношению к ней, она бывает удовлетворена и признательна, даже если хотят её обмануть. Насколько же она будет более восприимчива к действиям правительства, если эти действия будут откровенными и прямыми, если она увидит, что власть желает быть понятой и оценённой. Все талантливые люди присоединились бы к этому предприятию: оно собрало бы и поглотило бы в своей деятельности все индивидуальные деятельности, которые теперь проявляют себя изолированно, разобщённо, не сознавая своего призвания; видя, что правительство обходится без них, они иногда противостоят ему и критикуют его. Подобный журнал сразу парализовал бы все фрондирующие и противоречащие элементы среди молодых литераторов, так как открытое правительством поприще для талантов удовлетворило бы честолюбию всех и дало бы возможность развивать способности на законном основании».

Профессор МГУ Шевырев переплюнул и Жуковского, и Вяземского, и вообще проник в будущее глубже всех.

А — рассовать всю лит. продукцию по двум гос. карманам. Учредить сразу два совершенно одинаковых органа: по одному на каждую из столиц; печатать исключительно произведения членов СП и научных работников не ниже доцента; установить твёрдый тариф. И всё. Самая передовая в мире литература готова. Вредные наросты засохнут и отвалятся сами собой.

«Журналы сии представляли бы собою полное выражение успехов русского просвещения в словесности, и ход сей последней совершался бы на глазах бдительного нашего правительства, под его августейшим и беспристрастным покровом, для всех равно милостивым и доступным».