Излучения (февраль 1941 — апрель 1945)
Шрифт:
Картины, возникающие в нас. Все чаще я вижу себя теперь одиноким туманным вечером на опушке леса в Юберлингене или в Штралау в начале войны или ребенком, изучающим узор обоев комнаты в Брауншвейге. Мне кажется, значительные решения принимались именно там, пока я всего лишь грезил или размышлял.
Может быть, лишь временами, вне всякой деятельности, воспринимаешь такты мелодии жизни. Они возникают именно в паузах. В них мы прозреваем тогда весь строй, целое, лежащее в основе нашего бытия. Отсюда сила воспоминаний.
Целокупность нашей жизни, кажется мне, является нам не подряд, но чем-то
Может быть, действие наших звезд сказывается сильнее всего, когда, грезя в тиши комнаты, мы встречаемся сами с собой, — ничто не является нам; это мы входим в новый дом.
Париж, 30 марта 1942
Клаус Валентинер вернулся из Берлина. Он рассказал о жутком подонке, бывшем учителе рисования, за кем тянулась зловещая слава руководителя команды убийц в Литве и других приграничных районах, ими было уничтожено бесчисленное множество людей. Согнав жертвы, их заставляли выкапывать массовые могилы и укладываться туда, затем расстреливали их слоями. До этого их обирали, оставляя на теле только рубахи.
Страшные картины всеобщего голода. На большом концерте Вагнера в кульминационный момент из музыки выпали тромбоны, так как ослабевшим духовикам не хватило дыхания.
Париж, 4 апреля 1942
Прогулка в темноте по Елисейским полям, пронизанным первым целительным ароматом цветения и юной зелени. Особенно сильный запах издавали цветущие каштаны.
Днем, чтобы немного развеяться, в студии Валентинера. Во дворе — старое ателье Энгра, {63} рядом высокий, стройный ясень, стремящийся из этого колодца к свету.
Клаус рассказал, что его отец, старый викинг, пообещал ему 500 марок в случае, если он вместе с прелестной француженкой, жившей у него, порадует его внучком.
Париж, 5 апреля 1942
С Геллером и Подевильсом у Валентинера, где мы встретили Ранцау. Будет ли война, как предсказывают многие авгуры, закончена осенью? Над высокими крышами разразилась весенняя гроза с градом, затем старые крыши и колокольни перетянуло двойной радугой на серо-голубом фоне неба.
Ночью, или уже под утро, забухала тяжелая артиллерия. За завтраком я узнал, что налет стал причиной многих пожаров, в частности горели заводы каучука Asni`eres.
Париж, 6 апреля 1942
Разговор с Косманом, новым начальником главного штаба. Он поведал мне жуткие подробности из жизни лемуров на Востоке. Мы в самом деле тонем в бестиальности, как предсказывал еще Грильпарцер. {64}
Париж,7 апреля 1942
Прощание с парижским синклитом на набережной Вольтера. Здесь Дриё ла Рошель, Кокто, Вимер, Геллер, Дрешер, Ранцау,
Глядя на этих людей, я отчетливо ощущаю, какое множество самых разных ответвлений потока моей жизни впадает в этот город, как в некое водохранилище.
Париж, 8 апреля 1942
Обед у Лаперуза с Эптингом {65} и Гро-Менье, чье лицо приобрело явно демонические черты. Оно утратило веселую живость, зажегшись взамен мрачным сатанинским светом. Он пророчит, что скоро во Франции прольется кровь, что-то вроде кровопускания, возвращающего пациенту силу. Надо еще хорошенько разобраться, кого эта процедура коснется; сам он явно вне круга людей, на который намекает. Таким было и впечатление.
Затем о Японии, названной им единственной победительницей в этой войне.
Мангейм, 9 апреля 1942
В семь часов утра отъезд с Восточного вокзала. Рем привез меня к поезду. Небо было чистой голубизны, особенно заметна была волшебная игра красок на воде рек и каналов. Я различал тона, каких не ведал ни один художник. Голубые, зеленые и серые зеркальца вспыхивали на воде, точно прозрачные прохладные камни; цвет был больше, чем цвет: воплощение и отражение полной тайн глубины, играющие рефлексами на поверхности воды.
За Коолусом — сокол цвета светлой ржавчины, опустившийся на куст шиповника. Поля полны высоких стеклянных колпаков, в которых выхаживают дыни и огурцы, — они словно реторты, там происходят таинственные процессы сбраживания в царстве садоводческой алхимии.
Перед Тьокуром читал в солнечном свете «Faux-Mannayeurs». Когда солнце зашло за гору, буквы начали светиться глубоким фосфорно-зеленым светом.
Вечером в Мангейме, где на вокзале меня встретил Шпейдель; я был у него в гостях. Маленький Ганс с его артистическим умением радоваться. Такие дети словно магнитом притягивают к себе любовь и подарки. Затем дочурка, очень чувствительна; на следующий день после ночной бомбежки отказалась от еды. Кто знает, какой груз ложится на девичьи плечи?
Кирххорст, 10 апреля 1942
Утром Шпейдели провожали меня на вокзал. По тому как люди обходятся друг с другом в поездах, по обслуживанию, прежде всего в вагонах-ресторанах или в отелях, очевидны изменения, гасящие всякие различия. Особенно это ощутимо, когда выезжаешь из Франции.
Поздно вечером в Ганновере. Перпетуя с машиной ждала меня на вокзале.
Кирххорст, 22 апреля 1942
С детьми на болоте. Малыш назвал тритона, увиденного им в первый раз, «водяной ящерицей», что порадовало меня больше, чем если б он дал верное название; тем самым он выказал дар к дифференцированию, лежащий в основе всякого познания; так золото обеспечивает печатанье денег.