Измаил

Куинн Дэниел

— То есть когда весь мир окажется в ваших собственных, более компетентных руках.

— Да. Тогда мы освободимся из-под власти богов. И они ни над чем больше не будут иметь власти. Вся власть сосредоточится в наших руках, и мы наконец обретем свободу.

6

— Что ж, — спросил Измаил, — продвинулись мы вперед?

— Мне кажется, продвинулись.

— Как ты думаешь, обнаружили мы корни твоего отвращения к жизни, которую вели люди до начала земледельческой революции?

— Да. Самое бесполезное

увещевание Христа заключается в его словах: «Посему говорю вам: не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться… Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их… Вы не гораздо ли лучше их?» В нашей культуре единодушный ответ на это будет: «Нет, черт побери!» Даже самые благочестивые монахи озабочены тем, чтобы сеять, жать и собирать в житницы.

— А как насчет святого Франциска?

— Святой Франциск полагался на щедроты земледельцев, а не Бога. Даже самые ортодоксальные из ортодоксов затыкают уши, когда Иисус начинает вещать о птицах небесных и о полевых лилиях. Они уверены, что говорит он это просто для красного словца.

— Значит, ты думаешь, что именно в этом корень вашего отвращения. Вы хотели и продолжаете хотеть, чтобы ваша жизнь находилась в ваших собственных руках.

— Да. Несомненно. Для меня любая другая жизнь почти невообразима. Я способен думать об охотниках и собирателях только как о существах, пребывающих в состоянии постоянного беспокойства о том, что принесет им завтрашний день.

— Но они не живут в вечной тревоге. Спроси любого антрополога. Они гораздо меньше страдают от неуверенности в завтрашнем дне, чем вы. Им не грозит потеря работы. Никто не может заявить им: «Платите денежки, иначе не получите ни еды, ни одежды, ни крова».

— Я верю тебе. Если подойти к делу рационально, то верю. Но я имею в виду свои чувства, свое воспитание. Матушка Культура говорит мне, что жить в руках богов — значит постоянно испытывать страх и тревогу, жить в бесконечном кошмаре.

— И именно от этого избавляет вас земледельческая революция: она кладет конец мучительному кошмару. Она делает вас неподвластными богам.

— Да, правильно.

— Итак… Мы теперь нашли два новых определения: Согласные — это те, кто обладает познанием добра и зла, а Несогласные…

— Несогласные — те, кто живет в руках богов.

Часть 12

1

Около трех часов дня дождь прекратился и ярмарка ожила, зевнула, потянулась и вновь принялась освобождать деревенщин от их денег. Снова оказавшись не у дел, я побродил немного вокруг, расстался с несколькими долларами и наконец решил, что стоит разыскать хозяина Измаила. Им оказался чернокожий с жестким взглядом по имени Арт Оуэнс, пяти с половиной футов ростом, который явно тратил больше времени на поднятие тяжестей, чем я на свою работу за пишущей машинкой. Я сказал ему, что интересуюсь возможностью приобрести его гориллу.

— В самом деле? — пробубнил он без всякого выражения — похоже, мое предложение не произвело

на него впечатления.

Я повторил, что в самом деле интересуюсь животным, и спросил, во сколько оно мне обойдется.

— Примерно в три тысячи.

— Ну, это нереально.

— Какая же сумма вам кажется реальной? — спросил он без всякого любопытства, явно не заинтересованный.

— Ну, предположим, тысяча.

Он усмехнулся — совсем слегка, почти вежливо. Мне почему-то этот парень нравился. Он был из тех, у кого где-нибудь в ящике пылится диплом юридического факультета Гарварда, которому не нашлось достойного применения.

— Это очень-очень старое животное, знаете ли, — сказал я ему. — Джонсоны привезли его еще в тридцатых годах.

Мои слова привлекли его внимание. Он спросил, откуда мне это известно.

— Я знаю эту гориллу, — небрежно ответил я, словно знал сотни подобных животных.

— Я мог бы снизить цену до двух с половиной тысяч, — предложил Оуэне.

— Беда в том, что двух с половиной тысяч у меня нет.

— Понимаете, я уже заказал художнику в Нью-Мехико вывеску с гориллой, — сказал он. — Заплатил аванс в две сотни.

— Угу… Я мог бы, пожалуй, наскрести полторы тысячи.

— Не вижу, как мог бы снизить цену больше, чем до двух двухсот.

На самом деле, будь у меня при себе деньги, он был бы рад получить две тысячи… Может быть, даже тысячу восемьсот. Я сказал, что подумаю.

2

Был вечер пятницы, и окрестные зеваки начали расходиться только после одиннадцати, а мой престарелый любитель взяток явился за своей двадцаткой и вовсе ближе к полуночи. Измаил спал сидя, закутавшись в свои одеяла, но я разбудил его без всяких угрызений совести: я хотел, чтобы он пересмотрел свой взгляд на прелести первобытной жизни.

Измаил зевнул, два раза чихнул, прочистил горло, сплюнул и без особой симпатии уставился на меня.

— Приходи лучше завтра. — Его голос, насколько это возможно при мысленном общении, был хриплым.

— Завтра суббота — ничего не выйдет.

Измаил был недоволен, но понимал, что я прав.

Чтобы отсрочить неизбежное, он старательно принялся перетряхивать одеяла и устраиваться поудобнее. Наконец усевшись, он снова окинул меня неприязненным взглядом.

— На чем мы остановились?

— На новых наименованиях для Согласных и Несогласных: те, кто познал добро и зло, и те, кто живет в руках богов.

Измаил закряхтел.

3

— Что случается с людьми, которые живут в руках богов?

— Что ты имеешь в виду?

— Я вот что хочу спросить: что случается с людьми, живущими в руках богов, такого, чего не случается с теми, кто строит свою жизнь на познании добра и зла?

— Что ж, давай разберемся, — ответил я. — Не думаю, что ты рад это услышать, но в голову приходит вот что: люди, которые живут в руках богов, не делают себя правителями мира и не заставляют всех жить так же, как они, а люди, познавшие добро и зло, все это совершают.