Измена по-венециански
Шрифт:
Уже через несколько минут прикатили пожарные, вытащили этих двоих из воды и завернули в одеяла.
«Черепашки» выполнили свою работу на славу. Так их назвал Рафаэль, поскольку они действительно во многом напоминали черепах. К счастью, теперь от них не осталось и следа. Каждая была сделана из горючих материалов, которые вызванный ими же огонь пожирал без остатка. Безусловно, любая экспертиза без труда установит, что причиной возгорания стал поджог, но определить, кем и как он был осуществлен, будет невозможно.
За исключением теперешнего случая. И все из-за того, что этот мужчина уцелел.
— Он
Виктор продолжал наблюдать затем, как пожарные борются с огнем. Мужчина и женщина, закутавшись в одеяла, сидели на кирпичном парапете.
Судя по всему, они знакомы — и это беспокоило Виктора еще больше. Поэтому он ответил Рафаэлю коротко, но с непоколебимой уверенностью:
— Без сомнения.
Малоун пытался собраться с мыслями. Рядом с ним, закутавшись в одеяло, съежилась Кассиопея. От музея остались одни внешние стены, внутри выгорело все. Старое здание сгорело быстро. Пожарные продолжали заливать остатки пламени, стараясь не допустить его распространения. К счастью, на соседние дома огонь не перекинулся.
Ночной воздух наполнился запахом гари и еще одним — горьковато-сладким, тем самым, который Малоун вдыхал, будучи заточен внутри музея. К небу поднимались клубы дыма, затягивая грязной пеленой яркие звезды. К ним вперевалку — уже во второй раз — подошел грузный мужчина в грязно-желтой пожарной форме. Начальник экипажа. Полицейский уже снял показания с Малоуна и Кассиопеи.
— Вы рассказывали про какие-то диковинные машинки, распылявшие горючую смесь. От нашей воды горение только усиливалось.
— Как же вам удалось обуздать огонь? — спросил Малоун.
— Когда наши цистерны опустели, мы опустили рукава прямо в канал и стали качать воду оттуда. Это помогло.
— Соленая вода?
Все каналы Копенгагена соединяются с морем.
Пожарный кивнул.
— В здании что-нибудь нашли? — поинтересовался Малоун.
— Никаких маленьких машинок, о которых вы рассказывали полиции. Но внутри была такая температура, что плавились даже мраморные статуи. — Пожарный провел ладонью по мокрым волосам. — Очень мощное топливо. Нам понадобится ваша одежда для анализа. Возможно, удастся определить его состав.
— А возможно, и нет. Я ведь выкупался в канале.
— Верно подмечено. — Пожарный покачал головой. — Экспертов по расследованию поджогов это вряд ли порадует.
С этими словами толстяк пошел прочь.
Малоун повернулся к Кассиопее и приступил к допросу.
— Не соблаговолишь ли объяснить мне, что происходит?
— Ты должен был приехать сюда только завтра утром.
— Это не ответ на мой вопрос.
Пряди мокрых черных волос падали ей на плечи и обрамляли ее красивое лицо. Испанская мусульманка, она жила на юге Франции. Богатая, умная, отчаянная женщина, инженер и историк по профессии. Она сказала Малоуну, что приехала в Копенгаген вчера, и за этим приездом наверняка стояло что-то важное. Кроме того, она приехала с оружием, одетая словно для драки — в темные кожаные брюки и тугую кожаную куртку. Малоун размышлял о том, не станет ли эта женщина для него источником новых неприятностей.
— Ты должен радоваться
Малоун не мог понять, то ли она говорит всерьез, то ли подтрунивает над ним.
— Откуда ты узнала, что мою шкуру надо спасать?
— Это долгая история, Коттон.
— Мне торопиться некуда. Я в отставке.
— А я — нет.
Он услышал в ее голосе горькие нотки и испытал странное чувство.
— Ты знала о том, что это здание собираются сжечь?
Кассиопея не смотрела на него, уставившись затуманившимся взглядом на другой берег канала.
— Я сама хотела, чтобы оно сгорело.
— Не потрудишься объяснить почему?
Она сидела молча, погруженная в свои мысли, а затем заговорила:
— Я приехала сюда первой. Видела, как двое мужчин забрались в музей, а потом оглушили тебя и затащили внутрь. Мне нужно было последовать за ними, но я не могла… — Она сделала паузу. — Из-за тебя.
— Кто они такое?
— Те самые, которые оставили эти машинки.
Кассиопея слышала, как Малоун рассказывал полицейскому о том, что произошло с ним в музее, но он постоянно каким-то шестым чувством ощущал, что ей все это уже известно.
— Может, перестанешь играть в кошки-мышки и расскажешь мне все, что знаешь? Что бы ты там ни задумала, но меня из-за этого едва не сожгли заживо.
— Нечего по ночам лазить в открытые двери.
— От старых привычек трудно избавиться. Так что же происходит?
— Ты видел пламя. Ты чувствовал жар. Они не показались тебе странными?
Малоун вспомнил, как огонь спускался по лестнице, а потом остановился и уже не двигался дальше, словно ожидая приглашения.
— Можно сказать и так.
— В седьмом веке, когда флотилии арабов атаковали Константинополь, они, казалось бы, могли с легкостью покорить город. Они были лучше вооружены, имели преимущество в живой силе. Но византийцы преподнесли им сюрприз. Они называли это «жидкий огонь». Забросав этой штукой корабли арабов, они полностью уничтожили их флот. — Кассиопея по-прежнему не смотрела на Малоуна. — В разных формах это оружие существовало до начала Крестовых походов и со временем получило название «греческий огонь». Его состав и способ изготовления хранился в таком строгом секрете, что передавался от императора к императору. Формула настолько тщательно охранялась, что с падением империи исчезла и она. — Кассиопея глубоко дышала и продолжала кутаться в одеяло. — Теперь ее нашли.
— Ты хочешь сказать, что я час назад наблюдал «греческий огонь»?
— Немного видоизмененный. Эта его разновидность ненавидит соленую воду.
— Но почему ты не сказала об этом пожарникам сразу же, как они приехали?
— Мне не хочется лишний раз отвечать на вопросы.
Однако Малоун не отступал.
— Зачем было позволять этому музею сгореть дотла? Только потому, что там нет никаких ценных экспонатов?
Малоун посмотрел на почерневшие стены пожарища и скелет собственного велосипеда, валяющийся рядом. Кассиопея по-прежнему избегала его взгляда, и Малоун чувствовал: она недоговаривает. Ни разу за все время их знакомства он не заметил в этой женщине признаков страха, нервозности или уныния. Она всегда была сильной, энергичной, организованной и умной. Но сейчас Кассиопея выглядела по-настоящему подавленной.