Измена. Мой непрощённый
Шрифт:
Мы смотрим на Настю. Она прикусила губу, подавляя мучительный стон.
— Давай! — отвечаю Эльдару.
Сам же, поддев её спину и ноги, совершаю усилие. Настя совсем не тяжёлая. Даже живот не добавил ей веса! Я легко выпрямляюсь. Несу её. Деня идёт впереди, расчищая нам путь.
Сзади доносится:
— Мам! — это дочь со своим кавалером. Но в данный момент мне плевать на него.
Я иду напролом. Я почти что бегу! Я бы взлетел, если бы были крылья…
Джип
По пути я молюсь. Как учила Снежана. Как там оно? Отче наш…
Я себе не прощу, если с Настей случится несчастье. Я умру без неё! Ведь она — есть тот смысл моей жизни. Мой вновь обретённый, потерянный смысл! Я держу её руку. Такую бессильную, вялую.
— Детка, ты здесь? Только не отключайся, прошу!
Мы мчимся, сигналя почти непрерывно. Не хватает мигалки на крыше! Какой-то водитель пытается нас обогнать. Эльдар матерится, орёт на него. Я думаю — как далеко до больницы? Успеем ли? Только бы Настя осталась жива…
Когда впереди появляется белое здание, я буквально трясу её плечи:
— Настюш, мы на месте! Настюш, потерпи!
Мы втроём извлекаем её, почти бездыханную, слабую. Я несу, а Дениска бежит впереди. Слышу рокот мотора и Динку. Как она здесь оказалась? Хотя… мне сейчас не до этого. Только бы Настя осталась жива!
В приёмной сидит медсестра. Увидев картину, она округляет глаза, покидает рабочее место.
— Марина! — кричит в коридор.
Появляется врач и другие медсёстры. Они тянут каталку, куда я кладу свою Настю. Да так и стою, с руками вдоль тела. Провожая глазами её в окружении белых халатов.
В какой-то момент на плечо опускается чья-то рука.
— Пап? — произносит Давид.
Я отмираю. Иду до скамьи. Опускаюсь, не чувствуя тела. Не чувствуя вкуса во рту. Только сизый туман в голове. И её ускользающий лик…
Динка буквально врывается в двери. Как маленький яркий тайфун.
— Мама! — кричит она, рвётся ко мне.
— Она у врачей, успокойся, — слышу размеренный голос Эльдара.
Как я сейчас благодарен ему! Сын садится по правую руку. Я слышу порывистый вздох. И понимаю, что должен быть сильным.
— Всё будет хорошо, — говорю я, с трудом узнавая свой голос.
Сын отзывается:
— Да!
Мы не смотрим друг другу в глаза. Боимся увидеть в них страх и сомнение в этом. Мы просто сидим, прикасаясь локтями. И в этом касании чувствуем силу родства.
Ожидание тянется долго. Когда появляется женщина в белом халате,
— Ждите, — велит она коротко и убегает куда-то.
На двери крупным шрифтом написано: «Не входить». И где-то там, в глубине коридоров, сейчас происходит борьба. Я закрываю глаза. И опять вспоминаю молитву. Хочу довести до конца свой посыл. Но всё время сбиваюсь! Потому прекращаю попытки. И просто молю:
«Сохрани её жизнь. Мне другого не надо. Мне не нужен никто. Я молю, Боже, если ты есть! Не забирай её у меня».
В нагрудном кармане рубашки хранится распятие. Нащупав его, достаю. Я так и не стал надевать его. Перекладывал из кармана в карман. А сейчас, развязав узелок на шнурке, надеваю на шею. И целую холодный, серебряный крест. Вспоминаю Никиту, Снежану…
— Прости, — еле слышно шепчу, ощущая, как боль затопляет грудину. Боюсь шевельнуться. Словно стоит мне сделать это, и сердце порвёт на куски.
Как долго! Немыслимо. Тянется время. Секунды, минуты, часы. Мы молчим. Лишь короткие фразы тревожат безмолвие. Даже Динка, в обычное время болтливая, в этот миг не роняет ни слова. Все мы думаем только одно! Лишь одно пожелание слышится в этой густой тишине. То, которое каждый боится озвучить.
Вдруг, когда мы, усталые, сонные, уже прекращаем смотреть на злосчастную дверь, она приоткрывшись, являет нам доктора в белом халате.
Никто не встаёт. Но все мы глядим на него с замиранием сердца. Мужчина, почтенного возраста, сняв окуляры, произносит торжественно:
— Девочка, два девятьсот.
Первой бросается дочка:
— А мама жива?
— Да, конечно, — отзывается доктор, — Она отдыхает.
— А можно к ней? — просит Денис.
Врач тяжко вздыхает:
— Боюсь, что сегодня она под наркозом. Дело в том, что нам пришлось сделать ей кесарево. Была угроза потери ребёнка.
Динка ахает. Но доктор её заверяет:
— Сейчас показатели в норме. Опасности нет.
— А когда её можно увидеть? — интересуется Деня.
— Она проспит ещё как минимум пару часов, — отзывается врач.
Он советует ехать домой и вернуться с утра. Но я знаю, что буду сидеть здесь до тех пор, пока не смогу её видеть.
Из недр больницы доносится плач. Девочка, значит? Малышка. Ещё одна дочь. И пускай у неё будут светлые волосы и черты не мои. Я всё равно полюблю её! Ведь это же Настин ребёнок. А значит, он — мой.
Все суетятся, решают, как быть. А я поднимаю глаза к потолку. И, прижав к телу крестик, беззвучно роняю короткое слово:
— Спасибо.