Измена. Выбор между бывшим и будущим
Шрифт:
— Не стой столбом. Иди кофе свари мне, я пойду пока умоюсь.
И я молча побрела на кухню, не показывая своих глаз, потому что и к выражению лица она умело могла придраться, то якобы улыбаюсь, то гримасничаю, то еще что-нибудь. На кухне я знала где что лежит, поэтому мне не составило труда найти турку, кофе и сахар. Обычно угощают гостей конечно, но в нашей семье были другие порядки, по крайней мере касательно меня. Только жидкость закипела, как мама уже сидела вальяжно на стуле с пустой чашкой, ожидая меня.
— Безрукая! Аккуратней не можешь? Вытирай теперь.
Взяв тряпку в руки, я стала убирать последствия своей реакции на мать. Выполнив все строго по маминым правилам, я уже хотела сесть на стул, но меня спугнули в процессе.
— А я не поняла, я одна буду пить что ли? — ее беспричинному возмущению не было предела.
— Я не хочу, — тихо произнесла, чтобы не довести ее еще сильнее неправильной интонацией.
— А я спрашивала хочешь или нет? Бери и делай теперь себе, — всегда раздражала ее манера командовать и решать все за всех.
— Мне нельзя, противопоказание врача, — как женщине строго относящейся к здоровью это должно было ее остановить.
Я все еще помнила о своей беременности, несмотря на некие проблемы в данный период жизни, которые только пару часов назад случились со мной. И мне понадобится какое-то время на их решение. А кофеин мне противопоказан, ровно, как и стрессы, от которых я пока не в силах избавится, однако я все понимаю и контролирую себя.
Рука сама собой легла на живот. Затем медленно, нерешительно его погладила. Благо из-за стола мама не заметила этого жеста, я пока не решила, стоит ли признаваться ей.
— Как хочешь, — фыркнула она, но в покое меня не оставила.
— А мне что, просто так кофе пить? Конфеты хоть наши подай, раз сама ничего не принесла, — достав вазочку со сладостями я поставила ее на стол ближе к матери.
Теперь пока она была занята поиском своей конфеты, я воспользовалась моментом и быстренько села на стул, смыкая руки и царапая внутреннюю сторону ладоней ногтями.
— На, — швыряет мне через весь стол конфету, которые я любила будучи маленькой, а я возвращая ее обратно.
— Не хочу.
— С ней делишься, а она еще нос воротит, неблагодарная, — очередная безвыходная ситуация: возьмешь — скажут объедаю их, откажешься — окажусь неблагодарной.
— Папа спит или на работе? — с ним было бы проще, вот он точно всегда меня поддерживал, был мягче, чем мама.
Хоть и вряд ли он мог бы противостоять своей жене. В их браке все было перепутано: она — за мужчину, он — за женщину. Впрочем, у них хотя бы вышло сохранить брак, в отличие от меня. Они уже 25 лет вместе, а мы и года не продержались со штампом в паспорте.
— На работе и придет не скоро, я же надеюсь ты его ждать не собираешься? —
— Мне Влад изменил, поэтому я собрала вещи и ушла от него, — сквозь саднящий комок в горле произношу слова, не поднимая глаза от своих рук на коленях.
— И что? — это была совершенно не та реакция, на которую я рассчитывала.
Я закрыла лицо ладонями и просидела так какое-то время, пытаясь переварить нахлынувшую волну эмоций и мыслей. Я решительно посмотрела на маму, но мне казалось, если я открою рот, из меня выйдет весь воздух.
Глава 4
— И что? — это была совершенно не та реакция, на которую я рассчитывал.
Смотрю на маму и не понимаю ее, мало того сердце теперь иначе на нее реагирует. Как она может задавать этот вопрос, услышав подобные слова от родной и единственной дочери?
— В каком смысле «и что»? — переспрашиваю я, в наивной надежде, что могла просто не так понять ее.
— А в таком, — она умышленно громко размешивает сахар в кофе, звонко ударяя ложкой о стенки кружки. — Сюда то ты зачем пришла?
— Я не… Я не понимаю, — ком, застрявший поперек горла, едва ли позволял произнести пару слов, не захлебнувшись саднящей болью.
— Что ж здесь не понятного то, а? — она закатывает глаза, наверняка считая меня полной дурой прямо сейчас. — Ну изменил, а дальше то что? Нашла трагедию.
Я смотрю на нее, но взгляд теряется, перемещаясь куда-то в пустоту. И все, что я чувствую это мурашки, бегающие по рукам и спине, слезы, подступающие к глазам, и сердце, жалко сжимающиеся. А разве измена — не трагедия? Это же не какая-то бытовая мелочь, сравнимая с разбросанными носками и грязной посудой. Это же предательство в чистом виде.
— Он мне изменил! — пытаюсь донести до нее сказанные слова, переходя в состояние истерики. — Ты разве не понимаешь?
— Не надо раздувать из мухи слона, — мать отмахивалась от моих слов и проблемы, как от назойливого насекомого.
— Как ты можешь так говорить?
Я была разбита и мягкость моих слов лишь делала мне больнее. Стань я сейчас жёстче, защищая себя и не боясь обидеть мать, я бы не чувствовала эту боль в сердце. А так я добивала себя, унижалась, пытаясь донести до человека свою проблему, которая кажется волнует только меня. Неужели она считала измену совершено нормальным и простительным явлением? Быть того не может!
— Да кто ж тебе еще правду скажет, если не я?! Небось Олька эта твоя, тебе уже наговорила всякого, надоумила уйти.