Изменница
Шрифт:
Музыканты принялись играть» Сердце дуба «, и это показалось мне не совсем уместным для такого случая ***
Мать, Сабрина и Дикон готовились к отъезду домой. Лотти уговаривала их погостить еще.
— Моя милая кузина, — сказал Дикон. — Я отвечаю за имение и не могу оставить его надолго без присмотра.
Мать обняла Лотти и сказала:
— Мы должны видеться чаще. Мне не вынести такой долгой разлуки.
Я почувствовала себя спокойней, когда они уехали.
Мы вернулись к прежнему распорядку жизни. Через несколько
Зима выдалась суровой, и боли все чаще мучили Жан-Луи. Чарльз часто наведывался к нам, и наши дружеские отношения стали еще более тесными. Я испытывала радость, общаясь с ним. Была какая-то мрачная ирония в том, что он приходил к нам потому, что страдал Жан-Луи. Иногда в город за лекарствами ездила я. Чарльз не доверял их получение никому, кроме меня. Я ознакомилась с его домом, где была оборудована операционная. Обстановка не вызывала жизнерадостного чувства. За порядком в доме следила пожилая женщина — аккуратная и заботливая. Именно такая и была нужна Чарльзу, который не очень-то заботился о себе.
Эвелина и Брент поженились на Пасху. В воздухе чувствовалось дыхание весны. И мне это придавало бодрости. Я испытывала жуткую тоску, видя, что здоровье Жан-Луи ухудшается. Теперь я спала в гардеробной, и часто вставала по ночам, чтобы дать ему дозу обезболивающего. Этот шкаф, ключ от которого я держала в секретном ящичке стоящего у окна столика, постоянно снился мне. Мне снилось, что я потеряла ключ и лихорадочно ищу его. Иногда я ехала сквозь темень ночи к Чарльзу и кричала:» Я потеряла ключ!»— и просыпалась от звука собственного голоса. Сны были настолько реалистичными, что я вскакивала с постели, зажигала свечу и открывала секретный ящичек. Ключ был на месте.» Это было всего лишь сон «, — говорила я себе невесть сколько раз за ту долгую зиму.
Я убеждала себя, что с наступлением весны Жан-Луи будет лучше, но в душе жила уверенность, что состояние его здоровья не зависит от погоды.
Однажды ночью я услышала шорох в спальне. Теперь я вела себя, как мать, у которой грудной ребенок. Стоило ему шевельнуться, и я тут же просыпалась.
Жан-Луи перебрался из постели в кресло… это было что-то необычное. Он сидел, закрыв лицо руками, его плечи вздрагивали.
— Жан-Луи! — Я подбежала к нему, — Что с тобой?
— Ах… я разбудил тебя. Я старался вести себя тихо.
— Я слышу каждое твое движение.
— Так эгоистично с моей стороны…
— О чем ты говоришь? — возразила я. — Я хочу быть с тобой, когда нужна тебе. Что с тобой? Тебя мучает боль?
Жан-Луи отрицательно покачал головой.
— Нет, меня мучает другое — моя бесполезность, — сказал он.
— О чем ты?
— Это же так ясно, разве нет? Я лежу в постели или сижу в этом кресле и думаю. Какая от меня польза? Без меня всем будет лучше.
— Не смей говорить
— Но разве это не так? Ведь я для тебя стал обузой. Ты же только что сказала, что не можешь спокойно спать. Ты вынуждена постоянно находиться рядом со мной… От меня нет никакого толку.
— Жан-Луи, — сказала я, — мне больно слышать это.
Я опустилась на колени и уткнулась лицом в его халат. И вновь ужасная мысль о том, что я обманула его, пронзила мое сознание.
— Жан-Луи, я хочу помочь тебе, — с жаром сказала я. — Ты это понимаешь? Это моя жизнь. Я этого хочу.
— Ах, Сепфора, — тихо проговорил он, — моя Сепфора…
— Пожалуйста, пойми меня, Жан-Луи.
— Я всегда понимал тебя, — сказал он. — Как бы ни складывалась жизнь, я всегда понимал тебя.
Что он имел в виду? Неужели он знал о моей любовной связи с Жераром и догадывался, что Лотти не его дочь? Неожиданно я почувствовала побуждение открыться ему, рассказать о том, что было, но вовремя сдержалась. А что если у него не было никаких подозрений? И как бы мое признание могло отразиться на его состоянии?
— Я вижу по твоим глазам, что ты мучаешься, когда мне бывает плохо, — сказал он. — О, Сепфора, я страдаю от этого больше, чем от физической боли.
— Дорогой, конечно же, я сочувствую тебе. Как бы я хотела разделить с тобой твою боль…
— Господь с тобой, — сказал Жан-Луи, — что ты говоришь? Ты дала мне все. Ты, Сепфора, и твоя мать. Я часто думал, что бы случилось со мной, если бы она не приютила меня. Моя родная мать меня не любила. Я привык относиться к тебе как к своей попечительнице. Мы были счастливы с тобой, Сепфора, не правда ли?
— О да, — сказала я, — конечно.
— Спасибо, родная. Я хотел бы, чтобы у тебя были радостные воспоминания обо мне, и поэтому боюсь…
— Чего ты боишься?
— Боюсь, что ты будешь переживать, если все это будет так продолжаться. Я иногда думаю, а что если удвоить дозу или утроить? Что будет? Я усну. Усну блаженным сном, который навсегда разлучит меня с болью.
— Жан-Луи, ты не должен так говорить. Ты собирался покинуть нас?
Он нежно погладил меня по голове.
— Только потому, что я не могу видеть, как ты страдаешь, драгоценная моя.
— Ты думаешь, что мои страдания кончатся, если ты… погрузишься в глубокий-глубокий сон?
— Погрустишь недолго, а потом забудешь. Я молча покачала головой.
— Так будет, — сказал Жан-Луи.
— Я не хочу этого слышать.
— Ты хочешь внушить мне мысль, будто я вам нужен?
— А как же иначе?
— О, Сепфора, я чувствую себя таким должником. Я окружен заботой и любовью, но почему ты должна дарить ее мне? От меня никому нет пользы. Как не прикидывай, я только в тягость вам.
— Прошу тебя, давай прекратим этот разговор. Я не хочу это слышать. Ты должен поправиться. Разве ты не веришь доктору Форстеру?