Измерение “Ф”

Алферова Марианна Владимировна

— Исключается! — сухо сказал он. — Такими делами не интересуюсь.

— О, понимаю! — воскликнул Жан-Пьер. — Что ж, в наш бурный век бывает. Даже юноши подвержены сему недугу. Значит, только стриптиз? Или, может быть, — он перегнулся через столик и шепнул нечто, отчего Елизар лишь крякнул. — Охотно буду вашим гидом.

Тут Елизар Пупко сделал гениальный ход конем.

— Послушайте, милейший, — протянул он снисходительным тоном, каким, вероятно, разговаривал с наглецами Андрей Волконский. — Я тут должен встретиться со своим товарищем. Он вот-вот подъедет. Поэтому

прошу избавить меня от дальнейших приглашений куда-либо.

Ловко он отбрил этого прохвоста, ничего не скажешь! Здесь и презрительное “милейший”, и упоминание о приятелях, готовых прийти на помощь, и категорическое требование прекратить всякие гнусные предложения, оскорбляющие честь порядочного человека.

Жан-Пьер даже привстал.

— Ни слова, о друг мой, ни вздоха, — продекламировал он, прижав руки к груди. — Не знал, что вы — с группой. Думал, одинокий турист. Сам был гражданином этой великой страны и знаком со строжайшими правилами. Ценю и уважаю! Так что, уж не обессудьте! Эй, гарсон! Надеюсь, — вновь обратился он к Елизару, — вы не откажетесь выпить со мной по рюмке коньяка в знак глубочайшего уважения, которое я к вам питаю?

— Не откажусь, — со снисходительностью победителя сказал Елизар Пупко.

Жан-Пьер быстро пролопотал что-то гарсону, указав при этом зачем-то пальцем на Пупко. Вскоре перед ними появилась бутылка и два чистых бокала. Радушный француз тут же наполнил их на одну треть.

— За ваше здоровье!

— Взаимно! — отвесил поклон Пупко, хотя в душе он вовсе не желал здоровья этому назойливому сутенеру. Однако тут он во всем следовал указаниям, полученным при инструктаже перед отъездом. Быть всегда вежливым и не отклонять приглашения к угощению.

Казалось, все шло хорошо, или, как мысленно выразился Елизар, без криминала, если бы не одно обстоятельство. Проглотив изрядную порцию коньяку, Жан-Пьер впал в какую-то странную задумчивость. С отрешенным взглядом сомнамбулы он вновь наполнил свой бокал, опрокинул его в пасть, после чего разрыдался самым натуральным образом.

Тут уж Елизар решительно не знал, что делать. Такие ситуации при инструктаже не рассматривались. В брошюре о них тоже ничего не упоминалось.

“Псих! — подумал он, холодея. — Определенно чокнутый тип. Не нужно было пить с ним. Теперь жди каких-нибудь фортелей!”

Однако в числе высоких моральных качеств литераторов, выезжающих за границу, помимо вежливости, входила еще тактичность. Поэтому, мобилизовав упомянутые добродетели, Елизар положил свою руку на рукав собеседника и хрестоматийно-елейным тоном сказал:

— Полно, Иван Петрович! Конечно, я понимаю, как тяжело вдали от родины, но, может, еще не все потеряно. Я бы вам рекомендовал обратиться в наше посольство, они вам помогут. Тут ничего не поделаешь, придется искупить вину перед народом, но ведь в колонии вы сможете приобрести специальность. У нас в стране ощущается большой недостаток в рабочих руках, особенно в каменщиках и этих… эскалаторщиках.

Хотя в голосе Елизара звучали задушевные нотки диктора, объявляющего о новых обязательствах по повышению удоев молока, они

не произвели на Жан-Пьера должного впечатления.

— Заткнись! — прервал он его самым грубым образом. — Ты, писака занюханный.

Этот эпитет оскорбил Елизара до глубины души.

— Ошибаетесь! — произнес он, покраснев от негодования. — Я — известный писатель. Не понимаю, как вы можете, не зная ничего обо мне, высказываться подобным образом. К вашему сведению, незадолго перед отъездом я написал повесть, которая, может быть, войдет… э… в сокровищницу…

Ай да Елизар Никанорович! Знатно соврал! Да ведь он не о себе заботился, а о престиже отечественной литературы. С такой целью и приврать не грех.

Однако и Жан-Пьер, видать, был не промах.

— В жопу! — произнес он с истинно русским смаком. — В жопу войдет твоя повесть, в качестве подтирки. Подумаешь, написал! А если б не написал, что тогда?

Елизар развел руками.

— Вы как-то странно рассуждаете. А что было бы, если б Толстой не написал “Войну и мир”? Человечество бы не имело…

— Ладно! — прервал его Жан-Пьер. — Не имело бы — и ладно! Давай-ка лучше выпьем.

Такой поворот вполне устраивал Елизара. Чего греха таить, был он охоч до даровой выпивки, тем более, коньяк оказался отменным, но еще маловато набирал силу в организме. Самое время добавить граммов по сто. Так что на этот раз он сам разлил поровну, никого не обидев. Не привык пить Елизар Пупко по-иноземному. Любил он закусывать коньячок соленым огурчиком и селедочкой. Мелькнула у него было мысль заказать какой ни на есть немудрящий закусон, но тут он поостерегся. Кто их знает, сколько чего стоит. Да и не так уж плохо ложится коньяк на пустой желудок. Загудели, завертелись шарики в голове, прямо любо-дорого. Даже бедолага Жан-Пьер показался ему в общем-то славным парнем.

— Вот ты говорил, Лев Толстой, — перешел он тоже на “ты”. — А ведь произведения искусства бессмертны. Был я сегодня в Лувре. Там… эти… Вангоги и Вандейки. Картины. Знаешь, какая сила? Они, брат, века пережили и еще переживут.

— Века! — ухмыльнулся Жан-Пьер. — Подумаешь, века! А если б их не было, чего-нибудь изменилось бы?

— В каком смысле?

— Вот ты писатель, да?

— Писатель.

— А если б я сейчас сел в машину времени, отправился назад, да и кокнул тебя в детстве, тут, в Париже, что-нибудь изменилось бы?

— Ну, в Париже, может, и не изменилось бы, а у меня на родине…

— Ни хрена бы не изменилось. И вот эти твои картины. Ну, не глазели бы на них пижоны, и все.

— Если так рассуждать, то любой человек…

— Нет, не любой! Представь себе, что я не тебя кокнул в детстве, а Наполеона. Тут бы сразу все вверх тормашками! Кранц! Сколько народу погибло при походе на Россию, бездетной молодежи, а тут все потомки их вдруг живы-здоровы. Вот ты, скажем, живешь в квартире. Бенц! Она занята. Кто такие? Потомки гренадера владеют этим домом с восемьсот двенадцатого года. Усваиваешь? Нет, тут уж машина времени не работает, потому что кокнуть Наполеона в детстве никак невозможно. Вот, что значит — великий человек!