Измор
Шрифт:
О цельности современного человека можно выразиться так: думаем о первом, говорим второе, делаем третье, а в итоге получается четвертое, о котором мы думаем, что оно первое. Настоящий же замысел отражается в бесхребетной болтовне, которая стремится утолить информационный голод. Вот только неразбериха заключается в том, что этот голод рвется изнутри наружу, жаждущий обыкновенного внимания, по сути – желания, быть услышанным. И с этой точки зрения, нам кажется, что это вполне естественно, ведь человек существо социальное, а значит, что сама охота высказаться – естественна. Однако эта прихоть в признании, чаще всего зиждется на эгоцентризме, а потому исключает хоть какое-то содержание и вместо думающего собеседника, мы получаем фалалея, – простака, чей смысл жизни: быть массовкой, думать как массовка, которая лишь умеет беседовать и разводить панику. А как мы знаем, дурной
Рассуждения таким образом, последнее представляется нами как результат деградации субкультур из-за окружающих человека условий. Нам известно, что влияние общества на личность неисчислимо важно, поэтому в случае современного оскудения речи, стоит понимать, что само выражение «культурное самоистощение» сообщает об упадке этики в теперешних диалогах.
Соответственно, отсюда делается вывод, какие именно причины вызывают патологические и причинно-следственное истощение собственного менталитета, а именно:
Первая: отсутствие прививания воспитания и моральной этики, как должное с детства, как патологии.
Вторая: самопроизвольное угасание закономерностей, уважения ближнего, нравсвенного кодекса и, безусловно, значения слов.
Самый общий вывод состоит в следующем: пока в обществе бытует блудливое обращение со словом, мы так и продолжим «переедать» друг друга, то есть культурно самоистощаться, что сущий кошмар.
О цельности современного человека можно выразиться так: думаем о первом, говорим второе, делаем третье, а в итоге получается четвертое, о котором мы думаем, что оно первое. Настоящий же замысел отражается в бесхребетной болтовне, которая стремится утолить информационный голод. Вот только неразбериха заключается в том, что этот голод рвется изнутри наружу, жаждущий обыкновенного внимания, по сути – желания, быть услышанным. И с этой точки зрения, нам кажется, что это вполне естественно, ведь человек существо социальное, а значит, что сама охота высказаться естественна. Однако эта прихоть в признании, чаще всего зиждется на эгоцентризме, а потому исключает хоть какое-то содержание и вместо думающего собеседника, мы получаем фалалея, простака, чей смысл жизни: быть массовкой, думать как массовка, которая лишь умеет беседовать и разводить панику. А как мы знаем, дурной пример заразителен. Вот и получается, что вместо революции сознания, нашу жизнь берет под надзор собственный язык, распущенный и бесконтрольный, который мы не в силах ни остановить, ни перевоспитать, даже при условии прорастания маломальского мотива. Потому на выходе мы получаем весьма дурную славу человечества, погрязшее не в саморазвитии, а в удовлетворении, которое считает, что вынуждено тесниться в бездонной бочке Данаида. На чье греховное жизнеописание не хватит хоть тысячи Ватиканских библиотек, но будет обсуждаться нами снова и снова в иных формах словоизвержения: кинематограф, где вспарывают анатомию лжи и кощунства человека, эссе и очерки, где также строкой за строкой раскладывают по косточкам каждый порок. Упрощенно говоря, мы всегда отыщем способы перефразировать и сказать одно и то же.
Теперь вы можете справедливо спросить: а как распущенность языка, можно соотнести к загребущему образу жизни? А так, что бытие человека составляет способность мыслить, искать истину, добиваясь ее при помощи красивой и лаконичной речи, применяя уместный словарный запас. Так что если хотеть найти истину, то для начала надо все подвергнуть сомнению, в том числе ваше желание фанатично рассказывать все подряд о своей жизни, и все те мысли, что стекаются в сознание, ведь даже мыслям нужна фильтрация. Чего нам как раз не хватает: способности постоянно сомневаться. Фасоня таким образом, человек легко может усомниться в показаниях своих органов чувств, в истинности логической константе. Ибо если человек может усомниться в истинности собственных суждений, то что есть истина?
Так, подвергнув все сомнению, мы можем прийти к выводу, что нет ни земли, ни неба, ни Бога, ни нашего собственного
Отсюда нам становится ясно декартовское выражение: «cogito ergo sum» [10]. И если вы усомнитесь в истинности этого изречения, то мне придется либо отправить вас читать «Критику чистого разума» И. Канта [11], что есть адское мучение. Либо еще раз заметить, что только язык имеет такие тонкие настройки характера и темперамента личности и, если лишить человечество языка, то можно воистину убедиться в том, как оно вскоре озвереет, о чем мы доныне, повторюсь, писали в этюде. В рассуждении сего мыслить – значит не только понимать, воображать, устанавливать, но и «совершенствоваться», «самореализовываться».
Между тем исходя из вышеописанного, нам стоит заметить влияние бездумья на «свободу» развратного языка, который тотчас начинает манипулировать человеком, что в принципе звучит чудаковато, но не менее правдиво. Утопая в гадливом переизбытке разговоров, мы не замечаем, как наш язык начинает жить своей жизнью, превращая целомудрие в тошнотворный поток мыслей, не имеющий формы, которым движет эгоцентризм, желание что компенсирует общественное невнимание к какой-либо личности. А затем наша речь становится безудержной болтовней, которую всякий человек старается избегать, поскольку знает, что если речь не имеет лаконичности, то она не существует, потому что не имеет содержания и цели, а значит сказано по глупости, чтобы не разучиться говорить.
Неконтролируемое желание языка в перманентном произношении слов, делает человека зависимым от собственного тщеславия. И по итогу, такой образ мышления обращает человека в подобие телевизора, то есть в технику, у которой нет самоцели, поскольку эта цель задается кем-то другим.
В данном суждении, вопреки последующим вопросам и критике нам следует ответить, хотя язык сочетает собою всю мудрость и опыт прошедших поколений, отнюдь не менее важным остается постоянное управление и самоконтроль главным образом не за собой, а за языком. Полагаю, эта мысль вызывает у вас критику, но дело обстоит так, что как бы вы этому не противились, но жизнь языка и человека отдельна, поскольку конституция языка неосознаваема сама по себе. Подобно тому как человеком движут сознательные и бессознательные явления, в быту мы можем убедиться непроизвольности языка и речи в целом. Зачастую люди говорят не то, что хотели и исправляются, что обычно называется «Оговоркой по Фрейду». Например, председатель, открывая конференцию, которая ему почему-то неприятна, неожиданно для себя и окружающих говорит: «Позвольте считать конференцию закрытой».
Предположу, что не будет преувеличением сказать о природной связи языка и бессознательного, ибо в подобных случаях язык является языком других мотивов, что таятся в бессознательном. Тем не менее, это не отменяет того, что язык определяет форму мышления, или же как сложноструктурированная форма мышления. Однако с учетом написанного, все это в лишний раз заключает «гармонию» языка и мышления, которые хоть и кажутся столь далекими понятиями, но походят на две стороны треугольника: разделенные основанием, они сходятся у вершины. Вершиной выступает как сама обыкновенность слова, так и его сила.
II. Внутри кошмара
Представляется полезным более насыщенно поговорить о самом кошмаре постчеловека. Переходя к этому обсуждению, значимым здесь представляется актуализация прообраза настоящего и будущего общества.
Не будет преувеличением сказать, что именно за лицом современности скрывается нечто другое, имущее свой мотив сжатости и массового упрощения: продуктов потребления, контента, кинофильмов и вообще информации. Вероятно, остались лишь единицы людей коим невдомек, что ныне ведется информационная психвойна, сражение между продуктом и потребителем, сражение между писателя и публицистами старого и нового времени. И мне не хотелось мусолить эту тему, если бы не дискуссии, что ведутся о так называемой последующей «смерти человека в эпоху киберпанка». Ведутся же эти дискуссии теми, кто все еще противостоит постмодерну, дескать, таких как я, однако дело и одновременно проблема здесь состоит в другом.