Изнанка экрана
Шрифт:
— Ознакомься. — И, пока тот знакомился с написанным, поясняла: — Попытка изнасилования — это минимум полтора года лагеря. Доказательства неоспоримые. Свидетели подтверждают. Личность потерпевшей не вызывает сомнений...
— Не вызывает? — вскипел Сева. — А что она делала с друзьями на вокзале?
— Так же, как и ты, ждала своего поезда, — очень спокойно парировала следователь. — Потерпевшая учится в техникуме, воспитывает одна малолетнего брата. Только что я связалась с директором техникума. Он подтверждает
Севе показалось, что стул под ним разъезжается:
— Я, выходит, показываю ложь?
— Выходит. Потерпевшая согласна забрать свое заявление, если ты вернешь ей золотые часы, кулон и браслет, которые ты с нее сорвал.
— Я, что, проглотил все это? — обескураженно спросил Сева. — Меня ведь тут же забрал ваш сотрудник.
— Ты согласен компенсировать причиненный ущерб?
— Я ей ущерба не причинял.
— Ты нагло себя ведешь. Себе же во вред. Тебя может спасти, только если мы установим, что потерпевшая занимается проституцией.
В последнем разъяснении Севе почудилась надежда.
— А как вы это установите?
— Это не просто. Клиенты проституток не любят подтверждать свои поступки... Так что это непросто.
— Мне нужно позвонить.
— Звони, посоветуйся, если есть с кем, — равнодушно согласилась следователь, она явно была уверена в собственной правоте и придвинула аппарат Севе.
У телефона, на счастье, оказался сам Давыдович. Он был еще в постели — полосатая шелковая пижама расстегнулась на волосатой груди.
— Я сегодня не буду...
— Почему?
— Я — в милиции.
— За что?
— Не могу говорить.
— Не валяй Ваньку!
— Ждал поезда на вокзале. Вступился за... женщину... В общем — попытка изнасилования, — сбивчиво, нестройно лепетал Сева, боясь, что следователь лишится своего великодушия, положит руку на рычаг телефона и ниточка надежды на поддержку оборвется.
— Что? — услышав треск в трубке, Давыдович заблажил: — Адрес, адрес говори! Какой вокзал?
Сева с закрытыми глазами сидел на невысоких нарах-помосте одиночной камеры.
Лязгнул замок.
На пороге открывшейся двери стоял сержант.
Тот самый, что забирал Севу.
— Держи свой портфель и исчезни!
Ефим Давыдович в собственной спальне карельской березы пил утренний кофе.
А рядом на краешке стула сидел Сева, вцепившись в свой портфель, как в спасательный круг.
— Повезло тебе, что у нас съемка во вторую смену... А то бы хрен ты застал меня дома... — Мэтр наслаждался кофе и собственной победой. — Поговорил я с этой потерпевшей, — он поцокал языком, подбирая слово, — оторвой: у нее же отработанный номер! Выбирает себе жертву, с которой можно сорвать деньги, и со своими котами начинает провоцировать... Как же ты этого
— Наверное, сквозь сон...
— Ну да, спали режиссерские гены, — насмешливо согласился Давыдович. — Почему, думаешь, она заявление забрала?
— Надавил наш комиссар милиции...
— Ничего подобного! Обращаться к консультанту — длинный ход. Писанина уже уйдет в прокуратуру, и прекратить тогда дело — что гору передвинуть, — торжествовал мэтр. — Я надавил. Сказал: заявлю, что пользовался ее сексуальными услугами! И она испугалась...
— Вы... пользовались? — спросил или, скорее, пролепетал Сева.
— Я похож на человека, пользующегося вокзальной шлюхой? Не ожидал я от тебя такой тупости, — презрительно сощурился Ефим Давыдович.
— Я имел в виду, что вам неудобно такое даже заявлять... — оправдывался Сева.
— А я и не думал заявлять. Я знал, что она испугается — могут выслать из столицы — и заберет заявление. Это режиссура в быту. Понял?
— Понял.
Зазвонил телефон. Давыдович потянулся к трубке и бархатно проворковал:
— Рад тебя слышать. Эллочка! Сегодня же. Да. Сразу после съемки! Я — тоже!
— Я обязан вам, что на свободе! — благодарно произнес Сева, пока шеф возился с трубкой.
— Обязанность — быстро забывается. Я уже привык к тому, что ни одно хорошее дело не остается безнаказанным! — захохотал шеф, но похоже было, что он думает так всерьез.
В кабинете комиссара милиции героиня, привстав со стула и нависая над столом от порыва, переполняющего ее, убеждает теперь милицейского начальника:
— Он не виноват! Он случайно бежал из лагеря! Испугался и бежал!
— Чего испугался? — уточняет комиссар, внимательно слушая посетительницу. Форма ладно сидит на его мужественной, плечистой фигуре.
— Испугался, что вина ляжет на него. А виноват тот, другой, который ехал с ним в грузовике...
— Откуда вам это известно?
— Коля рассказал. Я верю ему!
— Верить людям надо, но нужно и проверять!
— Я не могу этого проверить, но знаю, что он не врет! Чувствую! Без Коли я снова буду несчастна!
— В том происшествии погиб человек. И одного вашего чувства мало, чтобы решить, кто виноват.
— Но ведь коля, если его несправедливо обвинят, погибнет!
— Я пришел в милицию из парторгов не самого маленького завода, чтобы здесь, — он постучал пальцем по столешнице, — теперь не было несправедливых обвинений! Я приложу все свое умение, чтобы не сделать вас несчастной.
— Что ты делаешь? — забыв скомандовать «стоп», врывается в кадр Ефим Давыдович и склоняется над присевшей на краешек стула во время тирады комиссара Эллой. — У тебя реплики звучат... деревянно!
— Такие реплики, — огрызается героиня.