Изнанка гордыни
Шрифт:
Франческа как-то быстро перестала плакать. Смотрела пустыми глазами, как я заживляю ссадины, и молчала. Лучше бы рыдала, честное слово.
Я взял ее на руки, поднял. Она была совсем легкая. Как кошка.
У края поляны я положил свою ношу на траву и обернулся. Пятачок перед хижинами был усеян обрубками человеческих тел — аквилонская плеть может быть страшным оружием, а я был очень зол, когда услышал крик сеньориты.
Зол и, пожалуй что, напуган.
— К грискам все! Не знаю, как ты, а я хочу здесь
Тела, хижина и сараи рядом вспыхнули одновременно. Мы стояли и смотрели на языки огня в вечерних сумерках. Франческа подалась вперед, отблески пламени играли на бледной коже.
Я протянул ей руку:
— Моя лошадь меньше, чем в полумиле отсюда. Сможете дойти сами, сеньорита?
— Наверное.
— Хорошо. Потому что таскать девиц на руках — немного не мой стиль. Я ведь злодей, помнишь?
Франческа
Силы оставляют меня почти сразу, после нескольких шагов. Вопреки собственным словам про “не его стиль” Элвин берет меня на руки и несет. Я чувствую ничего. Именно “чувствую ничего”, а не “ничего не чувствую”. Внутри пусто.
Он сажает меня на лошадь перед собой. Я так измучена, что поминутно засыпаю, и только его поддержка не дает мне соскользнуть на землю.
Когда чувства начинают возвращаться, первой приходит боль. В животе — сильная. Все остальное болит примерно одинаково.
Он вносит меня в номер, кладет на кровать, и чуть позже я слышу со стороны лестницы его резкий голос, отдающий приказы на анварском. Лежу. В душе по-прежнему пустота. Никаких мыслей. Хочется спать, но страшно.
Я знаю, что придет ко мне во сне.
Элвин возвращается и пытается стянуть с меня плащ.
— Нет! — вцепляюсь в кусок ткани, словно это мое единственное спасение и смысл жизни.
— Так, — устало и зло говорит маг. — А ну быстро прекратила быть дурой, или я поставлю тебе второй фингал, под другим глазом!
Я подчиняюсь не из страха. Просто нет сил бороться. Не сегодня.
Он вытряхивает меня из остатков платья. Я пытаюсь закрыться руками, но маг прикрикивает и ругается. Снова болезненное пощипывание там, где кожу рассекают царапины, и они исчезают без следа. Я не знала, что он умеет еще и так.
Потом Элвин щелкает пальцами, и дубовую бочку наполняет теплая вода.
— Пожалуйста, не надо! — умоляю я, поняв, что он собирается меня мыть. Неужели сегодняшний день принес недостаточно унижений?
— Надо.
— Можно я сама? Пожалуйста!
Он удивляется моему вопросу, но уступает.
Я опускаюсь в бочку. Слегка саднит кожа на лодыжке, там, где был браслет. Болит низ живота. По воде плывут кровавые разводы и я сначала пугаюсь, а потом вспоминаю, как летели в лицо красные брызги.
Чувствую себя грязной. Не снаружи. Изнутри.
Элвин сидит рядом, сгорбившись. Разумеется, он и не подумал отвернуться.
Я смотрю на свои запястья.
— Сменить воду? — тихо спрашивает он. Я киваю.
Я почти засыпаю в теплой воде, когда он вытаскивает меня из бочки, чтобы смазать синяки вонючей мазью.
— Повернись, — приказывает маг сквозь зубы, и я съеживаюсь, услышав злость в его голосе.
Его прикосновения уверенны и профессиональны, в них не чувствуется вожделения. Рука ложится на живот. Туда, где под кожей разливается лиловое пятно.
— Они били тебя?
— Один раз.
— Болит?
— Не сильно.
Болит ниже, но я не стану говорить об этом с мужчиной.
Он заканчивает, а я вдруг понимаю, что мне нечего надеть — все, что было при мне, сгорело с разбойничьим логовом.
Осталось пара платьев, которые я не взяла при побеге. И ни одной сорочки. Делюсь своей проблемой, и Элвин ухмыляется:
— Ну, раз уж вы умудрились потерять весь гардероб, придется ходить a naturel, сеньорита. Чему лично я только рад.
Я не отвечаю — нет сил смущаться или злиться, и он мрачнеет. Говорит, что женщины в синих пятнах не в его вкусе и надевает на меня свою рубаху. Та сильно велика, плечо проскальзывает в ворот.
— Завтра купим тебе чего-нибудь в городе. А сейчас — спать.
Ночью приходит щербатый насильник и все повторяется, как наяву — боль, унижение, беспомощность. Я визжу, бестолково вырываюсь, чтобы выпасть в темноту гостиничного номера.
Тишина. На полу лучи лунного света сквозь щели в ставнях. Ровное дыхание мага.
Усмиряю рвущиеся всхлипы и снова закрываю глаза. Сон бродит рядом, касается лица краем рукава. Поначалу он нежен и легок, и я доверяюсь, позволяю увести себя далеко-далеко… чтобы там снова встретить знакомую щербатую ухмылку. Теперь насильников трое — на груди второго разбойника сочатся темными каплями пять кровавых ран, хлюпает влажный разрез на шее третьего. И снова ужас, омерзение и боль.
Прикосновение горячих ладоней прогоняет морок.
— Тихо! — приказывает Элвин, прижимая меня к груди. — Не дергайся. Я не собираюсь тебя лапать, но дай уже поспать, а?
— Пусти!
— Как хочешь.
Он и правда убирает руки, но я не спешу отодвинуться. Лихорадочный жар, что всегда окутывает его тело, гонит мертвецов прочь. Утыкаюсь ему в плечо, и он неловко обнимает, прижимает к себе.
— Дурочка, — голос мага непривычно нежен. — Маленькая дурочка. Зачем сбежала? Думаешь, мир сделан из сахарной ваты?
Эта нежданная нежность становится сигналом, словно рушит незримые запруды в душе. Весь ужас ожидания, накопившийся за эти недели, все одиночество, тоска по родным, растерянность, кошмар насилия прорываются безутешными рыданиями.