Изнанка мира

Калашников Тимофей

— Теперь все накладные, все заказы, все грузы через его руки проходят. Наверняка что-то и к ладоням прилипает… А с другой стороны — кто бы на его месте поступил иначе?

Только один Прокоп не разделял общего восторга:

— Уж не знаю, какой там Васильич специалист, и уж тем более — какой коммунист, — буркнул он, — а я так считаю: совсем не это главное, если хочешь наверх залезть.

— А что, дядь Прокоп? — заинтересовался паренек.

— Оказаться в нужном месте в нужное время, вот что! И наглость иметь.

— Скажешь тоже! — усмехнулся бригадир.

— А

что, не правда? Ты вот не полез в разговор начальственный, и я не полез. А Васильич — полез. Поэтому мы с тобой сейчас вкалываем, а он в Ганзу катается и щеки надувает, генподрядчик хренов! Конечно, наглость! За то, наверное, он Сомову и приглянулся. Федька-то тоже из таких. Знать, почуял родственную душу… Да они и по батюшке одинаково — тот и этот Васильичи. Сбратались.

Смена уже почти закончилась, когда к стремянке подбежал парнишка, которого за шустрость сделали станционным курьером.

— Начальство идет! Встречайте! — закричал он.

— Бушлат подберите! Кто эту рванину на проходе бросил? — засуетился бригадир, придирчиво осматривая свою территорию. — Убирали-убирали, мусор тачками вывозили, а чуть отвернешься — рухляди накидают!

— Пойду, отнесу в палатку бушлатик-то, — лениво протянул Прокоп.

— Зачем? Просто с дороги прими, — бросил ему бригадир. — Или ладно, если уж идешь, воды прихвати, а то что-то в горле от табака буржуйского с непривычки першит.

— Ага…

Пока рабочие сидели на сложенных досках, косясь на начальство и сохраняя настороженное молчание, Сомов вместе с их бригадиром и неугомонным Васильичем придирчиво осматривали восстановленное панно «Слава труду». Охрана, без который секретарь Северной партячейки с недавних пор не показывался на людях, отодвинулась в сторонку, чтобы не мешать обзору.

Хотя бригадир и нервничал, умом он понимал: придраться не к чему. Сорванная с петель гермодверь на своем месте, запоры укреплены, слабые места закрыты стальными коробами. Панно на полукруглой стене отмыто, отчищено, выбоины почти везде заделаны. Оставалось только затонировать многочисленные светло-желтые следы шпатлевки, которые сейчас пятнали лица колхозниц и тела рабочих. Федор не без основания полагал, что такие высокохудожественные произведения способствуют делу воспитания куда лучше столь любимых Лыковым дурацких лозунгов на красных тряпках, развешанных по его приказу даже в туалетах.

— Хорошая работа, — говорил Сомов. — Хвалю, товарищи! Вот видите, как быстро может возрождаться красота под руками коммунистов! Сколько ни пытался коварный враг ее разрушить, а ничего у него не вышло! Это, товарищи, символично! Так же и наша жизнь скоро наладится!

— Служим коммунистической партии! — прораб краснел от радостного смущения и переминался с ноги на ногу, не зная, что еще сказать. Впрочем, Сомов уже повернулся к Васильичу:

— Смотри, товарищ Красновский, не давай кровопийцам спуску! Все до последнего гвоздя с Ганзы вытряси! — сказал начпартии, улыбаясь. — А тут у вас что?..

— Вот любопытный! — процедил пацан, глядя на Федора. — Что тут? Что там?

— Да

тихо ты! — шикнул на парня один из работяг. — Охрана услышит — неприятностей не оберешься… Еще и нам из-за тебя, дурака, достанется!..

— Эй! — часовой быстро подбежал к охраняемой им дрезине, которая стояла в начале северного туннеля. — Ты чего здесь забыл?

— Да вот, правительственный тарантас осмотреть пришел, на предмет поломок и общей профилактики механизьму, — работяга в засаленном бушлате поднялся с колен и развел руками. — Может, починить чего надо?

— Иди отсюда, чинильщик! Думаешь, товарищ Сомов на развалюхе ездит? Чего надо, все давно на Красносельской сделали! Ну? Чего встал?! — Часовой сдвинул брови и ткнул в сторону незнакомца штыком, но тот вовремя отпрянул, заворчав:

— Осторожнее, товарищ, бушлат не казенный!

— Давай-давай, топай, обормот!

Красноармеец проводил мужичка недовольным взглядом и вернулся к разговору с часовыми блокпоста.

— Прокоп идет!

— Тебя только за смертью посылать!

— Где бродил, в горле уж пересохло!

Действительно, поднявшись по лестнице на площадку второго яруса, к рабочим медленными шагами приближался их сотоварищ. Руки Прокопа скрывались все под тем же дырявым бушлатом, который он зачем-то нес перед собой.

— Зачем он воду накрыл? Запрещено, что ли, воду пить? Или он чего поинтереснее принес? — подмастерье бросил быстрый взгляд на прораба с кучкой руководителей. — Кажись, уже уходить собрались. Вот примем граммов по сто, и за работу… Дядь Прокоп, а чего так долго-то? А?

Мужчина шел медленно, будто был нездоров. Губы его постоянно двигались, лицо побледнело.

— Прокопыч, ты не заболел часом? — окликнул коммуниста один из работяг.

Взгляд Прокопа был прям, но смотрел он мимо, как будто сквозь коллег по строительному делу, строго на товарища Сомова.

— Дядь Про… — пацан осекся, когда поравнявшийся с ним Прокоп уронил замасленный бушлат на пол. В руках мужчина крепко сжимал обрез охотничьего ружья.

Грохот дуплета оглушил и парализовал рабочих. Картечь вылетела из стволов почти одновременно. Сомов упал, работяги тоже попадали на пол, кто где сидел. Раздался сдавленный стон, затем крик. Прокоп, переломив обрез и на ходу доставая из кармана новые патроны, кинулся к лежащему Федору. Начпартии был придавлен мертвым прорабом, но сам, по счастливой случайности, остался невредим. Коммунист попытался скинуть с себя тяжелое тело, но черный взгляд обреза заставил его замереть.

Федор не мог произнести ни слова.

— За Революционный фро… — Прокоп не договорил, так как на его затылок обрушился тяжелый удар.

— Ты что же это, ирод, делаешь?! — за спиной убийцы стоял Васильич с тяжелым правилом в руке.

Наконец-то очухавшаяся охрана не дала злоумышленнику встать: сразу несколько пуль отбросили его на брусья, сложенные у колонны. Брызнувшая кровь заплевала дерево багровыми каплями. В воздухе застыла густая пороховая дымка.