Изобретение велосипеда
Шрифт:
Этажом выше точно такую же комнату занимал рояль студента консерватории Юрки Тельманова. Юркин репертуар был безграничен. Этюды, рапсодии, концерты просачивались сквозь толстые стены, и в квартире Гектора несколько часов в день звучала фортепианная музыка. У Гектора дома, правда, тоже было пианино, но стояло оно в комнате матери, и играл Гектор на нём редко. Ему больше нравилось приходить к Юрке и играть на рояле, который казался летящим конём, тогда как пианино напоминало ленивого, глухого осла.
Гулять с Караем Гектор иногда уходил в далёкий Овсянниковский садик — для Карая это был праздник. Слыша
Невский… Каменные пасти дворов, мусорные бачки, асфальт… И ещё полутёмные подъезды, бесконечные кружева лестниц, пыльные чердаки, хлопающие двери. На асфальте можно играть в классики, прыгать через скакалочку, но самые главные игры — прятки, стрелки — это только в подъезде. В подъезде Гектор в первый раз закурил, в подъезде спрятался, разбив первое в жизни стекло, в подъезде поцеловал девочку в дрожащие губы, но это было давно, в игре со стендалевским названием «Красное и чёрное».
— Гетька! Ты столько гуляешь, почему ты такой бледный? — спрашивала мать. — И почему я никогда не вижу тебя во дворе? Где ты пропадаешь?
Хорошо и привольно было в подъезде до двенадцати лет.
И Ленинград виделся не городом, а крышами, ступенчато убегающими от чердачного окна, проходными дворами — вбежал в один на Невском, а выбежал где-то на Второй Советской, — асфальтовым пятаком, грубо изукрашенным цветными мелками.
В тринадцать лет Гектор начал присматриваться к парням и девушкам на Невском. Ноги сами несли его в сторону центра, где заканчивалось строительство станции метро «Гостиный двор», где покупались и продавались пластинки, где красивые, как богини, девушки сидели на скамейках и курили, а ветер шевелил их распущенные волосы. Во дворе же, где жил Гектор, теперь по вечерам бренчала гитара, пелись тоскливые песни: «Чудится мне твой овал лица, с тобой мне хочется потанцевать…», звенели на клёшах колокольчики. А иногда дворовая компания отправлялась в Овсянниковский сад, и сигареты тушились о добродушные морды коней-качалок, а по деревянному полу беседки гулко каталась пустая бутылка, и гитара начинала звучать пронзительней и злее.
В семнадцать лет, выходя на Невский, Гектор здоровался со многими людьми, как из центра, так и из окрестных дворов. Люди из центра говорили о поп-музыке, о женитьбах и разводах великих музыкантов, о длине их волос, напевали вполголоса различные мелодии, смотрели с интересом на финские автобусы, величественно проплывающие мимо. Люди же из окрестных дворов предпочитали слушать Окуджаву, говорили больше о ночных уличных битвах, о новых приключенческих фильмах, об армии, которая вот-вот грядёт повесткой, и тогда — прощай, мама!
Почти невозможно было знакомиться с девушками в окрестных дворах, но легко и просто можно было знакомиться с ними в центре. Некоторые девушки даже звонили Гектору домой, но разговоры получались бессодержательными, потому что девушки помалкивали, а Гектор не знал, что им сказать. Особенно, когда поблизости находились родители.
Первого мая родители собирались в Ригу к знакомым, и Гектор оставался один.
Ему и раньше случалось оставаться одному, но тогда
Скалился со шкафа череп. Гектор шёл на кухню мыть посуду.
…Новую знакомую Гектора звали Оля. Он познакомился с ней две недели назад в центре. Гуляя но Невскому, Гектор постоянно видел Олю около метро «Гостиный двор», и они задумчиво смотрели друг на друга сквозь начинающие зеленеть деревья, сквозь толпы идущих вдоль витрин Гостиного двора людей. Если Оля была не одна, Гектор к ней не приближался. Он шёл мимо, в спину дул ветер, и Гектору казалось, что Оля нежно смотрит ему вслед и светлые волосы её безумствуют на ветру.
Была Оля но крайней мере лет на пять старше Гектора…
Последний раз он встретил её на танцах в Институте связи имени Бонч-Бруевича. Оля стояла у входа на каменных ступеньках в толпе жаждущих попасть. Гектор вывел её из толпы и затащил в здание института через окно на первом этаже во дворе.
— Какой, однако, ловкий! — сказала Оля. — Учишься, что ли, здесь?
— Я учусь не здесь, — ответил Гектор. Держась за руки, они шли с Олей по темнеющему коридору, и её рука дрожала в его руке, как пойманная рыба, и сердце у Гектора билось часто-часто, а впереди, в проёме, уже полыхал вовсю свет и раздавался топот ног. Оля и Гектор оказались в зале с колоннами, где играла группа под названием «Белые ночи», а народ плясал и размахивал руками.
Оля внимательно смотрела по сторонам, и Гектору не нравилась эта её внимательность.
— Я сейчас уйду… — тихо сказал Гектор.
— Что? Зачем? — спросила Оля. — Тебе не нравится, как они играют?
— Мне нравишься ты, — сказал Гектор. — Но мня не нравится, как ты смотришь по сторонам…
— Вольному воля, — усмехнулась Оля.
— Иначе, — сказал Гектор.
— Что иначе?
— Вольному — Оля…
— Куда ты так спешишь?
— Сейчас тебя, наверное, пригласят…
Оля посмотрела на него с любопытством.
— Сколько тебе лет?
— Скажи мне, сколько тебе лет, и я скажу тебе, кто ты… — засмеялся Гектор. — Приходи ко мне первого мая… Я тебе всё расскажу… — Гектор взял её за руку.
Оля подошла так близко, что в её глазах Гектор увидел себя — перевёрнутого и уменьшенного в тысячу раз.
— Первого мая… — вздохнула Оля. — До первого мая ещё надо дожить… Но я тебе позвоню…
— Пока! — Гектор повернулся и, задевая танцующих, пошёл к выходу.
На улице было необыкновенно тепло, звёзды мерцали, но Гектор почему-то дрожал…
7
Преподавательница английского языка Валентина Дмитриевна Ильюшина рассказывала про жизнь и творчество Джорджа Гордона Байрона. Солнце светило в окна класса, и лица учеников казались одухотворёнными. Валентина Дмитриевна любила английский язык, любила английскую литературу, любила английских поэтов, а Байрона в особенности, любила она всю свою группу и каждого ученика в отдельности, поэтому она была такая сияющая, такая счастливая, что на уроках её все сидели тихо и не разговаривали…