Изольда Извицкая. Родовое проклятие

Тендора Наталья Ярославовна

Изольда появлялась бледная, опухшая, неумело намазанные красные губы… Все это уже было как-то не так… Да и ролей-то у нее было не так много: «Сорок первый», «К Черному морю» — это она в институте снималась, откровенно слабый фильм, «Доброе утро» — это они с Таней Конюховой играли. Две однокурсницы снимались вместе. Две-три картины, больше и не припомню. Остальные — незначительные. Большей частью это были не роли, а рабочие дни. Это когда тебя вызывают на съемку попросту подзаработать — в массовку, в окружение. А Изольда все-таки заявила о себе как актриса мирового масштаба после «Сорок первого»… В этом все дело, а не в слабости характера. В то время у нас много людей, и не только в кинематографе, воспринимались лишь как рабочие инструменты.

Вот и Изольде никто никогда не говорил, что она звезда, на нее в Театре киноактера не ставились спектакли. Там таких звезд навалом и все они — «бездельники». И не из-за того, что не работали. Взять тот же Театр

киноактера. Ведь у нас долгое время даже не платили за спектакли. Это считалось учебно-тренировочной работой. Не снимаешься — тебя платят зарплату пятьдесят процентов. Это половина той нищенской зарплаты, которую ты получаешь. И за это ты обязан хоть что-то репетировать и заниматься творческой деятельностью. Долгое время спектакли вообще не оплачивались, но при этом считалось, что человек, который в них работает, находится в простое, он — балласт для рабочего коллектива. Это даже и по бухгалтерским отчетам так считалось. Поэтому не все стремились играть на сцене…

Помню, первая зарплата, когда мы поступили, была 80 рублей. А общая зарплата — рублей 100–120. А так ты 50 процентов получаешь, но зато можно устроиться на дубляж. Когда ты попадаешь в эпизод какой-нибудь, то и зарплата сразу идет полная. И уже не важно — день ты работаешь или два дня. Да съемочных получишь где-то за месяц, все равно существование нищенское. Это ужасно. Ставки артистов кино были мизерные, и мы подписывали на то договора.

Когда приходит артист театра сниматься, он ставит свои условия. Допустим, назначает собственную ставку — те же 250 рублей за месяц. Это выше, в 2–3 раза больше, но он сам ее себе назначал. Ау нас в театре у снимающегося актера еще шли отчисления на остальных, кто находился в тот момент в простое. То есть жуткая система. Никто же не был заинтересован в сборах. Главное — идеология, чтобы на экране были целина, колхозы, стройки. Поэтому и тематика так называлась — колхозная, производственная… Поэтому у нас и актеры были с лицом колхозника, как Иван Петрович Рыжов, который не сидел без дела. А вот Аллочка Ларионова — на нее не было ролей. А она — красивая женщина, заявила о себе, должна была дальше как-то развиваться. У нас ведь немного было в кинематографе красавиц: Орлова, Ладынина, Целиковская, Макарова… А потом пошли простые русские женщины. Наверное, чтобы женщины не комплексовали перед экранными красавицами. В первую очередь приветствовалась индивидуальность. Нонна Мордюкова, Нина Сазонова простых колхозниц играли.

Изольда тоже мало вписывалась в эту систему. Помню по институту — она была самой красивой у них на курсе, поэтому сразу и начала сниматься. У меня даже где-то долго хранился журнал — первый или второй номер «Советского экрана», на обложке которого Золя. В каком-то голубом шарфике, по-моему, где-то на Ленинских горах, как символ молодой актрисы той эпохи. Таня Конюхова пошла дальше, затем Люся Гурченко, Зина Кириенко… А Изольда началась очень сильно, да сорвалась. Много было таких актрис. Вот Лида Драновская, главная роль которой так и осталась в картине «Поезд идет на восток». Потом еще такое дело, о котором не очень хотелось бы говорить: за взлетом очередной звезды очень ревностно следили ее конкурентки — и на «Мосфильме», и в комиссиях сидели, не пропускали. Тут тебе и завистники, и жены режиссеров. Целый клубок. Чтобы как-то пробиться, нужна была сильная спина, хорошая опека, вплоть до партийной организации, могущественные связи. А у Изольды всего этого не было. Она до этого не опускалась. Получать роль через постель — распространенный способ в кино по всему миру — тоже было ей не по душе…

«Она была совсем молодой, я еще моложе…»

Юрий Назаров, актер, снимался вместе с Эдуардом Бредуном

С Извицкой мы не были близко знакомы. Встретились как-то однажды, на каком-то застолье у друзей, году эдак в 64-м. Одна встреча… Одно общение «ни о чем». Она была совсем молодой, я еще моложе — я с 39-го года, она 32-го. Ни до, ни после, мне так и не удалось встретиться с ней в кино. Вот с Эдиком, ее мужем, мы как-то работали вместе.

Да, у нее была трагическая судьба. Жутко неприятно, что она умерла такой молодой… Ее смерть стала тогда для всех настоящим шоком. То, в чем мы любили обвинять цивилизованный мир, когда никому нет дела до другого человека, оказывается, может произойти и у нас…

Как актер могу отметить, что у нее есть несколько достаточно достойных работ в кино, немало и небольших ролей. Ведь часто мы снимаемся в малюсеньких эпизодах и сами потом не можем точно вспомнить эти картины. У меня у самого этих эпизодов «чертова бездна». Сейчас вообще наступили довольно «занятные времена». Как бы вписалась такая актриса, как Изольда, в эту систему, не знаю. Вряд ли. Иногда приходится соглашаться на роль, чтобы совсем уж не выпадать из общего потока, толком даже не предполагая, о чем фильм. Возможно, даже снявшись, ты так никогда и не узнаешь — стоило ли это делать. Достойных

картин в последнее время появилось немало, а недостойных еще больше.

Я никогда не воровал, не грабил, никогда не жил за чей-то счет. Никогда никому не рыл яму, чтобы он ногу подвернул, а я бы вылез… вроде и скрывать-то мне нечего. Но бывает и такое, что о чем-то не хочется говорить. А сейчас пошли такие времена, что, общаясь с журналистами, бывало, попросишь: «Ребята, не надо об этом писать…» Значит, будь уверен — именно об этом и напечатают! Потом жалеешь. Ведь такая жизнь сейчас пошла — тотальная, скрытая, надо уметь о чем-то и умолчать. Не знаю, как жила бы сейчас Изольда… Ведь сегодня и профессии-то нашей, по большому счету, нет, как нет и идеологии. А без идеологии искусства не бывает и быть не может! Поэтому и нет по-настоящему стоящих картин. Как говорится: «От ворон мы отстали, а к павам не пристали». Мы без ума прокляли все прошлое, а по-прежнему крутим старые картины, не всегда самые лучшие. Но зрители смотрят их с таким восторгом, что просто диву даешься. Оно и понятно, потому что на каком бы уровне таланта это ни было сделано, это всегда были фильмы про людей, затрагивающие общечеловеческие проблемы. А теперь порой смотришь кино… не хочется называть имена — шикарно, профессионально сделанное кино. Там люди режут дружка дружку, а мне на это наплевать, не жалко никого! Ну, режут они друг друга, ну, режьте, ребята, вам нравится это занятие, это ваше дело… Это кино не затрагивает никакие струны души.

Все, что у нас было, мы предали. И все под что-то пыжимся, корячимся… А это не наше, русскому человеку чуждое. Словом, во всем этом сейчас очень трудно разобраться — что происходит.

А взять того же нашего «Рублева». Сначала он числился в сотне лучших мировых картин, теперь уже в десятке. А это наш фильм, родненький. Наш — русский, советский, праведный — про людей, про жизнь, про смысл жизни, про проблемы человеческие — про Родину и предательство, про муки творчества…

Однако самое настоящее предательство происходит у нас сейчас. Массовое и всеобъемлющее. Всю страну предали, не подумав совершенно. Наш бывший председатель Госкино, не знаю — жив ли, нет ли, Филипп Тимофеевич Ермаш, на каком-то застолье уже после всего этого, с горечью сказал: «Странное дело — все, что было разумного, толкового при социализме, мы порушили, а все дерьмо с Запада взяли…» И продолжить эту мысль можно было бы так: конечно, дури у нас было выше крыши. Но, разрушая, нужно было хорошее все же оставить. А то произошло наоборот. Мало у нас своего было дерьма, так нет — с Запада еще нагребли, присвоили. И в результате — многое растеряли. Поэтому и сочувствия у людей нет. Все опирается на индивидуализм. А это смерть обществу. Дружка дружку перережут… А общество всегда двигал коммунизм — и первобытный тоже. Только существуя и помогая друг другу, можно выжить и развивать общество, только вместе, сообща. А сейчас российскому маразму дана полная свобода.

И я не устаю повторять: имея такие вершины, как Тарковский и Шукшин, как мы можем лебезить перед Западом, умиляться, если вдруг получилось не хуже, чем в Голливуде или у французов. Так и хочется крикнуть: «Ребята! Вы забыли? Это у нас был Тарковский и Шукшин! Шукшин — это наш родненький, Тарковский — режиссер мировой. Перед ним почтительно сгибали поясницы Бергман и Феллини.

Это у нас были: Эйзенштейн, Довженко, Райзман, Ростоцкий, Донской, Чухрай, Калатозов…

Это мы должны гордиться! Фильмы этих режиссеров до сих пор востребованы по всему миру. И с каждым годом их популярность только растет».

«Она никогда не была звездой в нынешнем пошлом понимании этого слова»

Михаил Ножкин, встретился с Извицкой на съемочной площадке ее последней картины «Каждый вечер в одиннадцать»

На съемках с Изольдой мы мало общались. Она появилась в Сочи всего на несколько дней, в самом начале — приятная, спокойная. Она была скромным, симпатичным, улыбчивым и милым человеком. В отличие от многих своих коллег не надувала щеки, ей не мешала ее популярность, значимость. Она была несколько застенчива. Она оставалась сама собой — скромным, и симпатичным, воспитанным человеком. Не знаю, какой она была в другой среде, но там, на съемках, она не жила актерской жизнью — в том уродливом широком обывательском понимании. В ней не было актерского позерства, показухи, философствования. Она просто потихонечку, повторюсь, даже как-то застенчиво делала свое дело, что мне было удивительно, ведь Изольда была в высшей степени профессионалом. У меня даже сложилось такое впечатление, что ей было неловко играть эту маленькую роль. Вот чем было это продиктовано. Конечно, она об этом не говорила, но роль была ей явно не по рангу, не по таланту. Конечно, она ее очень мило отработала, но с некой грустинкой в глазах, потому что ее к этому времени уже не снимали, и она была в некотором забвении. И все же, слава Богу, она никогда не была звездой в нынешнем пошлом и примитивном понимании этого слова, хотя и была более популярна, чем некоторые сегодняшние знаменитости.