Изольда Великолепная
Шрифт:
И ноги передние были отставлены как-то странно, а задние подведены под туловище. Голова опущена, а на боках, на шее лошади проступали темные пятна.
Перед кобылой в позе роденовского мыслителя – только если ваяли его с серой шинелью – застыл человек. Сидел он в полоборота, я видела ежик светлых волос и старый шрам, просвечивавший через них. Изрезанную мелкими морщинами щеку, и слезу, которая медленно сползала по этой щеке.
– Сержант, тут это… Сержант… – Сиг вдруг заговорил тихо, как говорят у постели умирающего, хотя
От Сига отмахнулись, не удостоив и взгляда.
Вздохнули оба – и лошадь, и человек – одновременно. И сколько му?ки было в этом вздохе!
– Он сказал, что все… что нет шанса… что может только отпустить без мучений. Мою Снежинку отпустить? Без мучений? – в голосе Сержанта прозвучало столько искреннего удивления, что мне стало жаль его, хотя я все еще не понимала, в чем дело. – Я сказал, что его самого отпущу… без мучений.
Сержант протянул руку, и лошадь сделала шажок навстречу, крохотный. Она опиралась на пятку, и уже потом перетекала на полное копыто. Ей явно было больно, но Снежинку тянуло к человеку.
А я вдруг поняла суть проблемы.
Мама говорила, что у меня хороший глаз…
– Давно началось? – оттеснив Сига, я присела рядом с лошадью. Надеюсь, что не слишком подрастеряла старые, казавшиеся ненужными, навыки. – Тише, красавица, я только посмотрю. Больно? Потерпи. Сейчас станет легче…
Почему меня не остановили? Не знаю. Растерялись от такой наглости? Или же прониклись пессимистическим настроем Сержанта, который, казалось, утратил всякий интерес к жизни? Главное, что не остановили. А Снежинка все поняла правильно.
Животные, они вообще гораздо умнее, чем думают люди. Может, поэтому у меня получалось находить с ними общий язык.
Копыто было горячим, а при легчайшем надавливании Снежинка вздрагивала.
– Тише, девочка, тише… – я говорила с ней и она отзывалась на голос тихим ржанием, до того жалобным, что даже мое сердце дрогнуло.
– Давно хромать начала? – этот вопрос я задала Сержанту, который глядел на меня, словно только что увидел. Но ответом, к счастью, удостоил.
– Утром. Сначала легонько. А теперь вот совсем.
Утром… это сколько часов? Да в любом случае, меньше двенадцати, значит, прогноз скорее благоприятный. Так, асептический пододермит, если ничего не путаю. А путать нельзя.
Симптомы совпадают. А лечение? Что я помню. Я же помню!
– Во-первых, нужны опилки, или торф, или что-нибудь другое, только мягкое. Толстый слой. Ей будет легче стоять. Во-вторых, ведра с холодной водой или льдом. Или глина подойдет… да, глина подойдет. Сделаем башмаки.
А вот на третьем пункте я запнулась. Фурацилин? Перекись водорода? Нет, Изольда, здесь даже скипидара нет, не то, что антибиотиков.
Но Снежинка доверчиво положила голову мне на плечо. Поверила, что поправится? Ей ведь не хочется умирать не потому, что Снежинка
Откуда я знаю? Знаю и все тут.
– Деготь… есть здесь деготь? Такой, который из березы получают? – это было самое простое средство, которое только пришло на ум. Что еще? Ты же знаешь, Изольда, ты же проходила подобное и не только по учебнику. – И еще надо кровь спустить. Литра два или три. И расковать бы. Потерпишь?
Снежинка соглашается. Она потерпит, не ради себя – ради человека.
– А через два-три дня надо будет компрессы из теплой глины сделать.
– Она поправится? – Сержант поднялся. – Она ведь поправится?
Он был невысок, не намного выше меня, худощав и опасен. Для врагов.
Я как-то сразу поняла это, хотя Сержант не сделал ничего, чтобы напугать меня. И сейчас надо бы солгать, это же просто и даст мне шанс выбраться из этой передряги, но я отвечаю честно:
– У нее будет шанс.
Пожалуй, это правильный ответ, и Сержант кутается в свою старую шинель:
– Спасибо.
Что ж, если повезет, то у меня появится друг.
Леди Изольды не было в ее покоях.
Леди Изольды не было в Башне.
Леди Изольды не было и в замке, пусть бы его и обыскали трижды.
Да, ее видели утром. Кажется, в галерее… и еще около Зимнего сада… и у оружейной… видели, но не придали значения. Кому она нужна, если каждый, от лорда-канцлера до последней поломойки знал, что уже к вечеру леди Изольда покинет замок навсегда, а у леди Лоу – хорошая память и скверный характер.
А все почему? Все потому, что он, Кайя Дохерти «дал понять самым неоднозначным образом», что именно этого и желает. И попросту забыл о разговоре.
Он прекрасно помнил о дороге в замок, о собственной злости, об обиде.
О встрече на мосту.
И разговоре с Урфином.
Об Изольде он тоже помнил. Вернее, вспомнил все и сразу, и то, что пальцы у нее тонкие, а волосы лежат завитками, но на макушке подымаются мягким хохолком. Глаза цвета стали, с темным кольцом вокруг радужки. И что ресницы длинные, а от них на щеки тень падает, которую хочется стереть, будто соринку. Но прикасаться страшно – уж очень хрупка эта женщина, и Кайя способен причинить ей боль.
Прикасаться не понадобилось. Причинил. Забыл и «дал понять неоднозначным…». Странное выражение, но вполне в духе лорда-канцлера, который держался обиженно, словно обманут был в лучших чувствах. А замок обыскивали в четвертый раз, методично, быстро.
Слуги открывали запертые комнаты, заглядывали под кровати, в сундуки, в старые шкафы и даже корзины с бельем. Спускались в подземелья, простукивали бочки с вином и соленьями. Добрались и до тюремных камер.
Бесполезно. Изольда исчезла.