Изольда Великолепная
Шрифт:
Сколько ответственности на одну шею. Не треснет под тяжестью?
Но мне определенно становится стыдно.
– И понимая, что у вас нет повода доверять мне, я все же попрошу в следующий раз, когда возникнет недоразумение подобного рода… или любого иного рода, не сбегайте. Скажите, что вас огорчило, и я попытаюсь решить проблему.
Мне становится очень стыдно. Щеки вспыхивают, и кончик носа горит, как будто на него уголек положили.
– Этот мир очень опасен, – Кайя закончил речь.
Он смотрел на меня с высоты собственного
Эх, Изольда, на конкурсе дур ты без труда возьмешь гран-при.
– Я… я больше так не буду.
А как буду? С глашатаем, охраной и свитой? Вдоль по улице, мимо свежеотстроенных потемкинских деревень? Торжественно перерезать красные ленточки, принимать цветы и заверения, что Нашу Светлость счастливы видеть?
Ничего, потом разберемся.
Только отдохнем и сразу разберемся. Я с трудом подавила зевок, который не остался незамеченным.
– Вам пора спать, – не терпящим возражений тоном заявил Кайя.
Возражать я и не собиралась.
– И надеюсь, завтра удостоиться чести разделить с вами завтрак.
Если бы не тон, приглашение было бы вежливым. А так – приказ, которого попробуй ослушаться, хотя я определенно не стану пробовать.
– Спокойной ночи, Иза.
– Спокойной… нет, погодите. Мне действительно жаль, что так получилось.
Он кивнул и ответил:
– Главное, что вы целы.
А ночью мне приснилась Настька. Она не менялась. Две косички, связанные вместе. Бант растрепался, повис прозрачной лентой. На платье – темные пятнышки от давленой вишни. И на щеке тоже. Настькины очки, перемотанные изолентой, съехали на кончик носа.
– Уйди, – сказала я. – Тебя здесь нет. Ты там осталась.
– Разминулись! Разминулись! – Настька показала язык.
– Это другой мир!
– А ты прежняя! Прежняя Иза!
Она согнула левую ногу, босую, с темной ступней и камушком, впившимся в кожу, и запрыгала на правой ноге. Настька могла прыгать так долго. Дольше меня. Но я на год моложе… была.
– Разминулись! – Настька остановилась и, прежде, чем исчезнуть, погрозила пальцем. – Я подожду.
Ждать Магнус Дохерти всегда умел, а к своим шестидесяти семи годам он научился получать от ожидания некое странное удовольствие. Время словно бы замирало, мир отступал, освобождая место для важных – а иных у Лорда-Дознавателя и не бывает – мыслей. И сами эти мысли текли неторопливо, что раскормленная паводком река, в которой нет-нет да и случалось выловить интересную рыбешку.
Впрочем, даже в состоянии глубочайшей задумчивости Магнус Дохерти двигался, и не важно – вышагивал ли он по комнате, порой налетая на стулья, столы и прочие неудобные предметы, перебирал ли мраморные шарики на длинной нити, или же просто пальцы разминал. В движении думалось легче.
На
– А я уж думал, что не дождусь тебя, дорогой племянничек, – сказал он, аккуратно размещая плоский, двенадцатый по счету, камень на вершину башни.
– Да… не ждал тебя так рано. И занят занят.
Кайя осторожно прикрыл дверь и замер. Меньше всего ему хотелось неосторожным движением нарушить равновесие. Башенка рухнет. Дядя расстроится. А дядю Кайя любил и расстраивать не желал.
– Наслышан, наслышан…
Башенка приняла еще один камень и опасно зашаталась.
– …побегать заставили… ничего, оно и полезно за женщиной побегать. Кровь быстрее ходит. Геморрой позднее появляется.
– Дядя! Это не смешно.
– Конечно, дорогой. Геморрой – это совсем не смешно. Вот доживешь до моих лет и сам прочувствуешь. Если доживешь. Что с этой историей делать будешь?
Неудобный вопрос, на какие дядюшка был мастером. И у Кайя отмолчаться не выйдет.
– Пока не знаю. Ничего, наверное. Она жива. И цела. А лишний шум сейчас ни к чему.
– Ну да, ну да…
– Ты не согласен?
Камушек закачался, и вся башня заплясала, но продолжала держаться, словно скрепленная потайным стержнем. Впрочем, от дядюшки всего можно было ждать.
– Самодурства тебе не хватает, дорогой мой. Все-то ты со всеми в мире жить хочешь. А повесил бы пару-тройку лишних людишек, глядишь, другие и присмирели бы. Думать бы стали…
– Закон…
– Закон – это ты. И пока ездят на тебе, ездят и на законе. Сегодня твоя жена взяла и «потерялась», а завтра, глядишь, и вовсе несчастный случай приключился. Это я к примеру…
– Не приключится.
– Ну кончено, не приключится. Я же здесь. Присмотрю… присмотрюсь заодно.
Магнус разом потерял интерес к башне, и камешки посыпались на пол.
– Проголодался я что-то. Составишь компанию старику? Заодно уж расскажешь толком, чего вы тут натворить успели. Мало, ох, мало я вас порол…
– Ты нас вообще не порол.
– Да? – удивился Магнус. – Надо же, какое упущение. Вот и сказывается теперь.
Он заковылял, прихрамывая сразу на обе ноги. Некогда переломанные, они так и не срослись нормально и теперь Магнуса мучили боли, особенно на перемену погоды. Надо сказать, что вид Магнус имел самый потешный. Широкие плечи его прогибались словно не в силах были вынести тяжесть рук. Спина перекашивалась на одну сторону – время от времени Магнус забывал, на какую именно. Он носил неизменно яркие сюртуки и высокие шляпы, утверждая, что они добавляют ему значительности. А вот от тростей отказывался, пусть бы и самых дорогих, утверждая, что пока живой, будет ходить сам.