Изумленный капитан
Шрифт:
– Не сердись, Софьюшка, я пошутил, – сказал он извиняющимся тоном и взял ее за руку. – Не сердись!
– Хороши шутки! – буркнула Софья, но не отодвинулась. – Эх ты, Сашенька, – с укоризной посмотрела она на него. – Ну, не будем попусту ссориться. Расскажи лучше, что у тебя!
– Меня произвели в унтер-лейтенанты, – вяло рассказывал Возницын. – Сейчас отпустили домой! Из флота выключат – набирают в кавалергарды, говорят, записали и меня. С флотом разделаюсь, а из армии будет легче уйти. Вот, когда можно было бы пожениться
Разговор вновь уперся в ту же точку. Все прежние ревнивые подозрения поднялись в нем с новой силой. То, что минуту тому назад было опрокинуто, встало опять во весь рост.
– Если б любила, не спешила б за рубеж! Коли едешь, значит поездка дороже любви…
Софья чувствовала, что он злится, и его злость мгновенно передалась ей.
– Какой ты, Саша, нетерпеливый, точно ребенок! Не можешь обождать. Ведь я же сказала тебе, что вернусь…
– Софья Васильевна, где ты, матушка? Ехать надо! – кликал со двора денщик.
Загремела подворотня – открывали ворота.
– Неужели сейчас вот уедет далеко, может быть навсегда? – подумал Возницын.
Тоскливо сжалось сердце.
– Прощай, Сашенька, меня ждут!
Она потянулась к Возницыну.
Возницын снова стал каким-то деревянным.
– Все-таки едешь? – спросил он, глядя на нее в упор злыми глазами.
– Еду! – твердо ответила Софья.
– Что ж, поезжай! Рыба ищет – где глубже, человек – где лучше! – сказал он, а сам продолжал стоять, точно не видел, что она собралась прощаться.
– Смешной ты, Саша! – криво усмехнулась Софья. (Ее уже брала досада, что он задерживает.)
– Софья Васильевна! – снова позвал Платон.
– Иду! – крикнула Софья. – Прощай! – решительно подошла она.
– Ладно! Поезжай! Коли ты так, то и я ж буду… Прощай! – угрожающим тоном сказал Возницын. А что «буду» – и сам не знал.
Она торопливо, какими-то холодными губами поцеловала его и быстро пошла из сада.
Возницын рванулся было вслед, хотел сказать, что он готов ждать, что он любит, что все последние его слова, его угрозы – ерунда, но всегдашнее упрямство удержало его на месте. Он только стиснул зубы, швырнул шляпу оземь и ничком ткнулся в траву.
Подводы одна за другой тарахтели по улице, а Возницын лежал.
Уже давно разошлись по домам гости, выпившие всю водку и пиво. Андрюша Дашков, дожидаючи Возницына, лег на лавку полежать, да так и проспал до самых сумерек, а Возницын все не возвращался.
Андрюша проснулся совершенно протрезвившимся, напился хлебного квасу и ходил по двору, не зная, что делать: то ли ехать одному домой, то ли итти искать Возницына?
Солнце уже зашло, темнело. Надо было собираться во-свояси.
Андрюша решил послать на розыски денщика Афоньку.
– Сбегай в Китай-город, в Смоленское подворье.
Расторопный Афонька побежал исполнять поручение. Но Афонька вернулся очень скоро – он по дороге встретил Возницына. Возницын был хмур и неразговорчив и старался почему-то не смотреть Андрюше в глаза.
В вечерних сумерках Андрюша приметил, что лицо у Возницына было измятое, в каких-то красных пятнах, как будто он спал в неудобной позе.
Афонька мигом заложил дашковского жеребца в коляску, и Возницын с Дашковым выехали со двора.
– Ты завтра ступай в Никольское! – буркнул Возницын Афоньке, который закрывал за ними ворота.
Всю дорогу приятели молчали. Андрюша не был болтливым человеком и легко сносил молчание соседа. Он ни разу даже не взглянул на Возницына, хотя, сидя с ним рядом, искоса видел, как Возницын выдирал из мешка с сеном сухие травинки и с ожесточением перекусывал их зубами. Андрюше было ясно, что приятелю сейчас не до разговоров. И только когда доехали до развилья и Возницын хотел было слезть, чтобы итти к себе в Никольское, Андрюша задержал его и сказал:
– Куда ты, Сашенька, пойдешь ночью? Да тебя у своего же поместья собаки оборвут! Едем к нам, переночуем, а завтра по утру – на рыбу!
Возницын не возражал – ему было безразлично, куда ни ехать. Когда они приехали в «Лужки», там уже все спали.
– Пойдем прямо на сеновал! – попросил Возницын, слезая с телеги.
– А ужинать не хочешь?
– Нет, благодарствую!
– А может простокваши съел бы? После выпивки хорошо!
– Нет, не хочется…
Андрюша бросил вожжи подбежавшему конюху, и они пошли к остоженному двору.
VI
В «Лужках» еще с вечера стали готовиться к именинам.
Четыре дворовые девки ползали по всем горницам – мыли с песком полы, скребли ножами столы и лавки, застилали лавки новыми полавниками; на скотном дворе резали барана, телушку и поросят; Андрюша сам (никому не уступил этого удовольствия) ловил в пруду карасей; а будущая именинница, Алена, перетирала серебряную посуду, которую по большим праздникам выставляли на столы и поставцы напоказ.
А поутру, когда чуть зарозовел восток, в приспешной избе уже ярким огнем запылала широкая печь.
Ирина Леонтьевна сама глядела за всем – покрикивала на стряпух, подзатыльниками подгоняла невыспавшихся, измученных девок. Девки совсем сбились с ног, бегая то в погреб, то к птичнице за утками или петухами, то в амбар, то к пастуху за новым помелом.
Уже солнце стояло высоко, когда суета в приспешной улеглась: сварились щи да похлебки, изжарились куры, гуси, утки; в погребе – на холодку – стыли кисели; по всему двору разносился вкусный запах пирогов.
Ирина Леонтьевна пошла в уго?льную аленину горницу отдохнуть.