Изумрудное пламя
Шрифт:
Эмеральда промолчала.
– Мне надо поговорить с тобой, давай отойдем, – повторил он. Его полные губы искривила усмешка.
Эмери неохотно последовала за ним к раскидистому дубу, росшему возле колодца.
– Я слушаю. Что вы хотели мне сказать? Она старалась не смотреть в его сторону.
– Ты знаешь, я всегда тебя недолюбливал, – начал он резким тоном.
– Понимаю.
– Но я знаю, что моя мать любит тебя больше всех нас, вместе взятых. Она всегда говорила нам, чтобы мы были с тобой поласковее. Позволяла тебе пользоваться нашими вещами и жить в нашем доме. Разрешала
– Я никогда не доносила на вас, Антон Делани!
– Никогда? Я тебе не верю. А в тот раз, когда отец выгнал меня? Я часто спрашивал себя, кто донес на меня…
– Это не я… – начала она.
– Да, ты всегда была в центре внимания. Ты, видимо, не знаешь, что родители относились к тебе по-разному. Мать защищала тебя во всем, а отец не хотел видеть тебя в доме. Они часто ссорились из-за тебя. И я не раз оказывался свидетелем.
– Я… – Эмери запнулась. Она почувствовала, как кровь приливает к щекам. Ей невольно вспомнился один эпизод. Тетя Анна прижимает ее к себе и гладит непослушные кудряшки. Дядя Кельвин холодно наблюдает за этой сценой. «Когда-нибудь, Анна, ты пожалеешь об этом. Рано или поздно все откроется, и ты будешь страдать». Тогда она не понимала, о чем идет речь, да ей и незачем было понимать.
– Ты многого не знаешь, малышка Эмери. Но сейчас ты уже выросла, стала настоящей женщиной…
– Конечно, я уже взрослая, – согласилась Эмери. – В марте мне исполнится восемнадцать, и, если кто-нибудь попросит моей руки, я смогу выйти замуж.
– Замуж?! Сомневаюсь. – Антон злорадно хихикнул. – После того как я кое-что нашел в бумагах отца. Между прочим, если тебе так нравится рисовать чернокожих, то ты можешь это делать, не выходя из дома: встань перед зеркалом и рисуй негритянку, которую увидишь в нем.
Взглянув в его лицо, Эмери вспомнила того злобного шестнадцатилетнего мальчишку, каким он был в детстве. Повернувшись на каблуках и щелкнув пальцами, он направился к дому.
«Встань перед зеркалом и рисуй негритянку!»
Эмери стояла как оглушенная. Весенний день, яркое солнце – все перестало для нее существовать.
Она перевела дыхание. Не хочет ли он сказать, что она…
– Антон! – закричала она. – Вернись! Что ты имеешь в виду? Что ты сказал?
Она рванулась за ним, путаясь в юбках траурного платья.
– Я просматривал бумаги отца, – сказал он, обернувшись, – и нашел там кое-что о тебе и твоей матери. Помнишь, в завещании: «Дочь моего брата Роберта Делани и женщины по имени Офелия»?
– Но мою мать звали не Офелия, – вырвалось у нее. – Я в этом абсолютно уверена. Ее звали Мария.
– Как ее звали – неважно. Она была собственностью отца. Ты всего лишь негритянский ублюдок. У тебя белая кожа и зеленые глаза, но это не меняет сути. Все равно ты дочь рабыни, моей рабыни!
Эмери бросилась домой со всех ног. Заскочив в спальню, она посмотрела на себя в овальное зеркало перед туалетным столиком.
«Встань перед зеркалом…»
«Этого не может быть, – испуганно повторяла она про
Но его слова жгли словно каленое железо. Она всматривалась в зеркало. Овальное лицо с твердым подбородком и аккуратно очерченным ртом, маленький, чуть вздернутый нос, большие, широко расставленные переменчивые глаза, то изумрудные, то серо-зеленые, как молодая трава в пасмурный день.
Приблизив лицо к зеркалу, она пристально изучала его. Кожа светлая и чистая, щеки порозовели от быстрого бега и жаркого дня. Даже волосы, иссиня-черные и слегка вьющиеся, были нежными и мягкими на ощупь и совсем не походили на жесткие проволочки чернокожих женщин.
Эмери резко отпрянула от зеркала. Ничего не понятно: она такая же белая, как и Антон, как и ее мать. И хотя воспоминания детства были подернуты дымкой, но в том, что ее мать была белой, она не сомневалась. Но что же такого мог вычитать Антон в завещании своего отца? Женщина Офелия – обычно так называют рабынь. Мужчина Аякс, горничная Диси. Эмери быстро подошла к окну и посмотрела на лужайку перед домом. Кальвар, садовник, проходил перед домом с мотыгой в руках, его черное лицо лоснилось от пота. Ей всегда нравился Кальвар, может, из-за ее собственного происхождения?
Да нет! Все это ерунда, такого не может быть. Тетя Анна должна ей все объяснить. Она собиралась сделать это утром, если бы не головная боль.
Эмеральда, вздохнув, побежала в спальню тети Анны, в дальнее крыло дома. После непродолжительного колебания она постучала в дверь.
– Кто там? – спросила тетя.
– Это я, Эмеральда. Прошу тебя… Мне надо поговорить с тобой.
За дверью воцарилась тишина, потом раздался голос тети:
– Войди.
Эмеральда вошла в спальню. Тетя Анна лежала на кровати в светло-голубой муслиновой ночной рубашке. Ее темно-рыжие волосы рассыпались по подушке.
Тетя в девичестве отличалась красотой, и у нее было много поклонников. Многие были готовы проскакать сотни миль ради встречи с ней. Но, родив пятерых детей и пережив три выкидыша, а теперь и потеряв мужа, она, конечно, не могла остаться прежней. Она сильно исхудала, щеки ввалились, руки висели как плети, в роскошных волосах появились серебряные пряди, виски поседели.
– Я не хотела беспокоить тебя, но… Мне необходимо поговорить с тобой.
Оказавшись в этой уютной спальне, Эмеральда не знала, с чего начать. «Я чернокожая? Я рабыня?» Слова были настолько ужасными, что она не решалась произнести их вслух.
– Ты расстроена, Эмеральда. Я вижу, – тихо сказала Анна. – Это из-за завещания?
– Да, я… – Голос девушки внезапно сорвался. – Антон мне только что сообщил страшные вещи. Он сказал, что разбирал бумаги дяди и нашел кое-что обо мне. То есть он почему-то решил, что моя мать – рабыня. – Она подошла поближе к кровати тети. – Это ведь все неправда, верно? – спросила она едва слышно. – Антон солгал, не так ли? Почему он мне сказал такое, тетя?
Анна молчала, делая вид, что рассматривает золотые кольца на своих длинных белых пальцах. У Эмери защемило сердце.