Изумрудные зубки

Степнова Ольга Юрьевна

* * *

– Отцепи! Целоваться неудобно.

Сычева подергала руку в наручнике.

Карантаев ошарашено на нее посмотрел и быстро обшарил свои карманы.

– Слушай, – растерянно сказал он, – ты случайно не помнишь, куда я сунул ключ от наручников?

– Я?!!

– Ну да, я же с тобой целуюсь. Может, ты случайно где-нибудь его... нащупала? – Он снова быстро обшарил карманы, лицо его выразило поочередно – испуг, растерянность и восторг.

– Ты хочешь сказать, что потерял ключ от наручников?

– Нет,

ну ничего такого я сказать не хочу...

Сычева, не сводя пристального взгляда с довольного лица лейтенанта, начала его обыскивать: сначала проверила карманы куртки, потом засунула свободную руку в тугие карманы джинсов, потом... потом засунула ее под водолазку (может, он таскает ключ на веревочке, на груди?), но ничего, кроме буйной поросли, под которой бурно пульсировало лейтенантское сердце, не обнаружила.

– Ой, сделай еще так, – закрыв глаза, попросил лейтенант.

Сычева размахнулась и, привычным уже движением, залепила Карантаеву увесистую оплеуху.

– Свидетельница, – открыв глаза, грустно сказал Карантаев, – вы меня насилуете и бьете, бьете, а потом снова насилуете! И так на протяжении всего следствия. Это может плохо для вас кончится!

– Я на тебя жалобу напишу, – прошипела Сычева, – тебя проверками замучают, ты отписки будешь писать чаще, чем следствием заниматься. Ты подвергал мою жизнь опасности на чертовом колесе, ты арестовал меня без санкции на арест, ты грубо и сексуально меня домогался...

– Я?! Тебя?! Домогался?! Грубо и сексуально?! – Карантаев в шутливом ужасе от нее шарахнулся, но наручники не дали ему отпрянуть на благопристойное расстояние. – А впрочем, да, домогался. Я даже готов ответить за это погонами и карьерой. – Он одной рукой обхватил Сычеву за талию, прижал к себе и впился ей в губы бесстыдным и требовательным поцелуем.

Сычева подумала, и... не нашла ни одной причины оттолкнуть от себя его наглые, соленые губы. В конце концов, допустить, чтобы лейтенант исполнял в отношении нее свои служебные обязанности, было никак нельзя. Пусть уж лучше целуется.

* * *

– Нет, ну чем они там занимаются-то? Что творят?! Я ничего не понимаю, – шептала возмущенно Афанасьева, сидя на корточках за контейнером. – Сначала они дерутся, потом целуются, потом по очереди лезут в его карманы, потом снова дерутся, орут друг на друга и снова целуются!! При этом он не собирается ее от себя отстегивать!

– Нормальное развитие отношений, – вздохнула Татьяна. Она тоже сидела на корточках и наблюдала за действиями под акацией.

– Какое, к черту, развитие?! Каких отношений?! Он мент, а нам в десять вечера нужно везти изумруды бандитам! О чем она думает?!

– Видишь, она руку почти все время в кармане держит? Мне кажется, изумруды уже у нее. Она просто хочет усыпить бдительность лейтенанта.

– Ой, смотри, они куда-то пошли... Давай за ними, быстрей!

Пригибаясь, чтобы их не было видно из-за кустарника, Афанасьева и Татьяна побежали за Карантаевым и Сычевой.

– Он

к машине ее ведет, – прошептала Таня. – Черт, в отделение повезет, что ли?!

– Смотри, смотри, багажник открыл, – подключилась к комментариям Татьяна. – Фу, ну и бардак у него там! Тряпье, канистры, железки и ой, мама, что это в большом прозрачном мешке?

– На презервативы похоже. Слушай, он, похоже, маньяк! Оборотень в погонах! Он сразу мне подозрительным показался! Разве честные опера яичницу у потерпевших едят? Как бы нам не пришлось еще и Сычеву спасать! Господи, что это он делает?!

– Напильником пилит наручник. Кажется, Сычева его совсем не боится. Она ржет!!

– На ее месте я бы не веселилась! – Афанасьева вдруг громко чихнула. – Простудилась я вчера под дождем все-таки! Слушай, а может быть, он не маньяк, а просто ключ от наручников потерял?

– Тогда зачем ему целый мешок предметов сильно похожих на презервативы?!

– Думаю, это конфискат. Я где-то слышала, что у ментов это принято – пользоваться конфискованными вещами. Они пьют конфискованную водку, едят конфискованную колбасу, носят конфискованную одежду, а в кабинетах у них висят конфискованные ковры.

– Ага, и пользуются конфискованными презервативами. Смотри, он отбросил напильник!

– И взял отвертку.

– Нет, ножик. Ковыряется им в замке. Ура, открыл!

– Черт, они снова целуются.

– Он садит ее в машину!

– Я бы сказала, она садится сама, причем с превеликим удовольствием. Кажется, ей понравилось количество конфиската...

– Не болтай глупостей! Скорее лови такси! Предлагай любые деньги за то, чтобы проследить за этой вишневой «восьмеркой»!

По-прежнему пригибаясь, они наперегонки понеслись к близлежащей дороге.

* * *

– Ты действительно не против посидеть где-нибудь в кафе?

– В ресторане. Ты хочешь поговорить со мной? На чертово колесо я не пойду, в отделение – тоже, так почему бы не в ресторан? – Сычева потерла запястье. Она еще чувствовала на нем холод наручника, а на губах остался специфический вкус лейтенантских губ.

– Э... я... видишь ли... может быть, лучше в кафе? Тут недалеко есть отличное кафе-мороженое.

Карантаев лихо развернулся в неположенном месте через двойную сплошную полосу. В зеркало заднего вида он видел, как его маневр повторил старенький «Жигуль» с неоригинальной надписью на грязном борту «Помой меня, я чешуся!»

– Мороженое! – фыркнула Сычева. – Я есть хочу. А ты предлагаешь посетить место, где тусуются прогульщики-школьники. В ресторан! Или высаживай меня здесь.

– Видишь ли... – уши у Карантаева вдруг порозовели. Он прижался к обочине и поехал со скоростью переполненного троллейбуса. Как ни странно, чумазый «Жигуль», якобы страдающий от чесотки, сделал то же самое. – Видите ли, свидетельница, моя зарплата... – Карантаев опять замялся и энергично почесал затылок.

– Что твоя зарплата? – удивилась Сычева.