Изумруды к свадьбе (Властелин замка, Влюбленный граф)

Холт Виктория

— Да, — ответила Женевьева с сияющими глазами. — Конечно, пришла бы. Она так любила меня!

— Помните всегда об этом, когда просыпаетесь по ночам от страха.

— О да, — сказала Женевьева. — Я буду помнить.

Я замолчала, подумав, что продолжение разговора может только испортить достигнутый эффект, поэтому пустила лошадь галопом.

В молчании мы доехали до Каррефура. Это был старый дом, стоявший недалеко от перекрестка дорог. Его окружала каменная стена, но чугунные ворота красивой работы были открыты. Мы въехали под арку и оказались

во внутреннем дворике. Я сразу почувствовала царившее здесь запустение и поймала себя на мысли, что совсем по-иному представляла себе дом, в котором выросла та милая девочка, которая записывала свои детские впечатления в маленькие книжечки, рассказывая в них о своей повседневной жизни.

Женевьева бросила на меня быстрый взгляд, чтобы увидеть мою реакцию, но я была уверена, что ничем не выдала своих мыслей.

Мы поставили лошадей в конюшню, и Женевьева повела меня в дом. Она подняла тяжелый молоток, ударила им в дверь, и я услышала, как стук отозвался глухим вибрирующим звуком во всей нижней части дома. Некоторое время царила тишина, потом послышались шаги и появился слуга.

— Добрый день, Морис, — сказала Женевьева. — Это мадемуазель Лоусон, она приехала со мной.

Мы обменялись приветствиями. Затем нас проводили в зал, пол которого был выложен мозаичной плиткой.

— Как сегодня дедушка? — спросила Женевьева.

— Как обычно, мадемуазель. Пойду посмотрю, готов ли он ко встрече с вами.

Слуга удалился, потом снова появился и сказал, что хозяин сейчас примет нас.

Камин в комнате не горел, и поэтому, как только я вошла в комнату, меня пробрал легкий озноб. Наверное, здесь когда-то было очень красиво, подумала я. Весь дом имел изящные пропорции, а эта комната была особенно хороша: потолок украшала лепнина, среди завитков которой виднелась надпись, как я могла понять, сделанная на старофранцузском. Закрытые ставни почти не пропускали света, обстановка была весьма скромная.

В кресле на колесиках сидел старик. Сначала я даже немного испугалась: он был скорее похож на скелет, чем на живое существо. Его глаза ввалились, но тем не менее светились жизнелюбием. В руках он держал книгу, которую закрыл, как только мы вошли. Он был одет в коричневый халат.

— Дедушка, — сказала Женевьева, — я приехала навестить тебя.

— Мое дитя, — ответил он неожиданно твердым голосом и протянул ей навстречу тонкую белую руку, на которой отчетливо проступали темные вены.

— И еще, — продолжала Женевьева, — я привезла с собой мадемуазель Лоусон, которая приехала из Англии и занимается реставрацией папиных картин.

Его глаза, которые казались единственно живыми на неподвижном лице, пытливо всматривались в меня, словно надеясь проникнуть в душу и понять, что я за человек.

— Мадемуазель Лоусон, простите меня за то, что я не могу встать. Я поднимаюсь с огромным трудом, да и то лишь с помощью слуг. Я очень рад, что вы приехали с моей внучкой. Женевьева, пододвинь кресло для мадемуазель Лоусон… и для себя тоже!

— Сейчас, дедушка.

Мы сели прямо перед

ним. Он был очаровательно любезен, расспрашивал меня о работе с большим интересом и попросил, чтобы Женевьева показала мне его коллекцию. Возможно, некоторые его картины тоже нуждаются в реставрации. Мысль о жизни в этом доме, хотя бы в течение некоторого времени, показалась мне ужасной. Несмотря на все свои тайны, замок был полон какой-то своеобразной жизни! А этот дом был домом мертвых.

Старик все время обращался к Женевьеве, и я заметила, что он буквально не сводит с нее глаз. Наверное, он очень беспокоится за нее, подумала я. Но раз у нее такой любящий дедушка, почему это не сказывается на ее характере, не делает ее более уравновешенной?

Меня поразило, что старик говорил о мадемуазель Дюбуа так, будто был с ней хорошо знаком, хотя я слышала от Женевьевы, что он никогда ее не видел. А вот то, что он знал Нуну, меня совсем не удивило: она ведь когда-то жила в его доме и была фактически членом семьи.

— Как там Нуну, Женевьева? Надеюсь, что ты добра к ней? Всегда помни, что она прекрасной души человек. Может быть, слишком проста, но она делает все, что в ее силах. И всегда была такой. Помни об этом и относись к ней так же, как она к тебе, хорошо, Женевьева?

— Хорошо, дедушка.

— Надеюсь, ты не грубишь ей?

— Не часто, дедушка.

— Но все-таки иногда — да? — нахмурился он.

— Совсем немножко. Ну, например, я как-то сказала: «Ты старая глупая женщина».

— Это очень плохо. Ты потом помолилась и попросила прощения за содеянный грех?

— Да, дедушка.

— Однако бесполезно просить прощения, если ты вскоре снова совершаешь подобный же грех. Держи в руках свой характер, Женевьева. А если тебе так хочется совершать глупые поступки, помни о той боли, которую ты ими причиняешь людям.

Мне было интересно, много ли он знает о неуправляемости своей внучки, бывает ли здесь Нуну и рассказывает ли она старику о поступках внучки? Известно ли ему о том, что Женевьева заперла меня в камере забвения?

Он приказал принести вина и печенья. Появилась старая женщина, которая угрюмо поставила графин с вином, не проронив ни слова. Женевьева пробормотала приветствие, женщина кивнула в ответ и вышла.

Пока мы пили вино, старик завел разговор:

— Я слышал, что кто-то должен был приехать, чтобы заняться картинами, но вот уж не думал, что это окажется молодая женщина.

Я объяснила ему про смерть отца и про то, что взяла на себя выполнение всех его заказов.

— Сначала это вызвало некоторое замешательство. Но граф, кажется, доволен моей работой.

Я увидела, как сжались его губы, а руки вцепились в край пледа.

— Так, значит… он доволен вами. — Голос его изменился, да и сам старик тоже.

Женевьева сидела на самом кончике своего кресла и, явно нервничая, с испугом смотрела на деда.

— Во всяком случае, он дал понять, что доволен, иначе не позволил бы мне продолжать работу над другими картинами, — сказала я.