Извек
Шрифт:
Сотник с лохматым поклонились и, подгоняемые приветственными возгласами, прошли на почётные места. Уселись рядом со встречавшим на крыльце мужем, оказавшимся старейшиной. Не рассусоливая долго, старейшина встал, поднял редкостный в этих местах серебряный кубок, и могучим голосом воеводы коротко изрёк:
— Быть жёнам мудрыми, мужам честными, детям здравыми! Во славу Рода, да нам, внукам богов, на радость!
Молча выпили, закинули в рот, кто до чего дотянулся, сели… тут-то всё и началось. Извек потерял счёт наполненным чаркам, открытым бочонкам и выставляемой снеди. Голова кружилась от перекрёстных разговоров, вопросов, ответов, баек, присказок, слухов, да новостей.
— Ведаем, что почтенный Извек обременён службой княжей, посему слово моё к тебе, Булан, будет. Прими наше приглашение остаться. Мы же обязуемся уважить тебя, как своего, и делить с тобой хлеб, кров, радость и беду. Ты же волен будешь уйти по желанию, коль житьё наше не по душе придётся.
Казалось, воздух над столами застыл, как уха на морозе. Все взгляды обратились к лохматому. Сотник, глядя в скатерть, легонько пнул кузнеца под столом и предусмотрительно двинул мизинцем полную чашу. Лохматый не шелохнулся, однако спустя несколько мгновений, упершись руками в столешницу, встал. Голос прозвучал глухо, но услышали все:
— Да куда мне уходить, чай нагулялся уже, пора делом заняться. Благодарень вам!
Первый глоток кузнеца был слышен от двери, но второй был заглушен дружным ревом пирующих.
Застолье продолжилось с новой силой. Тут же решилось с жильём, припасами, утварью и харчами. Не заметили как перевалило заполночь. Услыхав вторых петухов, все повалили из дома навстречу рассвету. Дохнув свежего воздуха, порешили прогуляться к лесу, поглядеть на чудесные Саморубы в деле. Кузнец нехотя согласился, уговорившись, что покажет только один раз, сколько бы ещё не просили. Все, сморщив трезвые лица, тут же согласились, застучали кружками кулаков в выпуклые грудины, сулили не просить, даже если ничего за раз не получится. Верилось таким обещаниям с трудом, однако стоило порадовать новых друзей дивом дивным, доселе невиданным. Прихватив пяток крынок с прошлогодней сурьёй, потопали к лесу. Пока шли к дальней стене деревьев, Ярило, спешащий ко дню, добавил небу молока. От веси доносились распевки третьих петухов, а в низинках уже скапливался сонный и ленивый туман.
Лохматый остановился за полторы сотни шагов от опушки. Повёл рукой, понуждая всех отойти за спину и, лишь когда убедился, что ближе пяти шагов никого нет, потянул из мешка зигзаги лезвий. Мудрёно взявшись за серёдку, прищурился на пару высохших исполинов, что стояли особняком, напоминая древних стражей. Покумекав, выверил хват, примерил на вытянутой руке направление, медленно отвёл орудие назад. Глубокий вздох и…
Сверкающий диск, набирая обороты, со свистом сорвался с ладони. Стоящие за спиной недоумённо ахнули, заметив неверное направление броска. Саморубы пошли заметно левее цели, однако, набрав немыслимую скорость, внезапно, по пологой дуге свернули к деревам. Никто ничего не понял, когда Бивни, не останавливаясь, промелькнули сквозь деревья. Лишь когда размытый силуэт, завершив дугу, устремился назад, от леса долетел негромкий звяк, будто по сушине стукнули тонкой заморской сабелькой.
Раскрыв ладонь навстречу, кузнец не сводил глаз с мчащегося к нему диска. Выждав до последнего, быстро отшагнул вбок и резко махнул рукой вниз, будто стряхивал воду туда, где стоял. Блистающий вихрь словно утратил направление. Вращение мгновенно прекратилось,
Лохматый присел, выдернул своё детище из дёрна и с грустью оглянулся на наблюдателей. Остолбеневшие мужики, расшиперив пасти, контуженно вытаращились за его спину и… в этот момент земля дважды вздрогнула. Утреннюю тишину нарушил печальный голос кузнеца.
— Вот и дрова будут. Всяко польза.
Сотник со знанием дела цокнул языком.
— Лихая вещица. Небось намаялся пока совладать учился.
— Было, — согласился лохматый. — Особенно пока останавливать приспособился. Не знаю как с руками остался. Благо краешком только и задевало.
Булан завернул рукав и показал жуткие шрамы, перепахавшие предплечье. Кузнецу явно везло. Ни один шрам не пересёк сухожилия, лишая пальцы подвижности. Извек покачал головой, невзначай глянул на свою руку в харалужном наруче. Булан усмехнулся.
— Ты думаешь я голышом это колечко покидывал? Ему же всё едино, что наручи, что наковальня. Всё, что попадётся, сечёт легче, чем коса дождевые нити. На горы, правда не напускал, но разок, в степи, каменной бабе полбашки снёс. Ненароком конечно, просто в траве не разглядел. А рука цела оттого, они сами зависают над тем местом откуда посланы, но пока не собьешь, вертятся как бешенные, ни взять, ни остановить. Слушаются только когда ладонь издали почуют. Тогда выжидаю до последнего, да отмахиваю вниз. Как ладонь пропадает, они уж не крутятся, стремятся уследить, куда рука ушла, ну и тыкаются в землю. Без закрутки-то большой силы нет. Не страшнее простых клинков, правда, хороших.
Потихоньку потянулись назад. Гомонили, обсуждая увиденное, чесали в головах. Спорили: возьмёт ли чудная вещь бревенчатый терем или, к примеру, лодью на воде. За разрешением споров обращались к кузнецу. Тот вздыхал, но старательно, как детям, разъяснял — что, сколько и как далеко секут Бивни. Народ потихоньку начал расходиться. Кузнеца с Сотником тоже повели устраиваться на ночлег, но Извек, сославшись на службу, с трудом попрощался с оставшимися и направился за Вороном. Не успел подойти к конюшне, как невыспавшийся мальчонка вывел бодрого осёдланного коня. Едва дружинник взобрался в седло, Ворон припустил резвой рысью.
День пути до Торжища выдался скучным до дремоты. Солнце, едва поднявшись над землёй, зарылось в густеющую дымку. Синь неба запечалилась, и облака придавили к земле суматошные полёты стрижей. Однако, дождь робко отсиживался в низкой серой каше и не торопился облегчить свинцовое брюхо туч. Пыль, не смоченная ни единой каплей, взвивалась при каждом шаге Ворона, и медленно оседала, не встретив ни малейшего ветерка.
До Торжища добрался к вечеру, свернул к ближайшему постоялому двору. Проследил, чтобы Ворона устроили как следует, прошёл сквозь шумный полумрак харчевни и, прихватив кувшин молока, поднялся в предложенную хозяином конурку. Лязгнул запором, выхлебал полкувшина и, едва стащив сапоги, прямо в одежде завалился на лежанку.
Утро прорвалось сквозь сон многоголосым гамом, лаем собак и трелями счастливых птиц. Издалека доносились зазывания особо горластых торговцев. На крыльце слышались чьи-то шаги, то размеренные и тяжёлые — постояльцев, то торопливые и лёгкие — тех, кто обихаживал гостей. Стукнула воротина, тяжело протопала тягловая лошадь, запряжённая в гремящую подводу.
Сотник сладко потянулся. Вспомнился вчерашний недопитый кувшин, и брюхо заявило, что пора бы позавтракать. Пока обувался, откуда-то принесло запах печёного гуся. Не то чтобы больно жирного, но с приправами и мягкими сахарными косточками.