Извек

Кондратьев Вадим Вадимович

— Эк же вас угораздило, гоже что хоть целы остались.

Когда еда уже парила на столе, в дверях показались разрумяненные баней лица. Микишка вновь вылупился на Дарьку, а Огнев втянул носом заманчивые ароматы и подтолкнул Резана коленом.

— Проходи за стол, чё поперёк двери упёрся?

Дарька будто не заметила замешательства, а Калина переглянулась с мужем и еле заметно улыбнулась.

Уселись. Ели с аппетитом, не спеша. Огнев между делом поведал о новостях в городище, выслушал о намерениях Микишки ехать в Киев. Поглядывал на жену, но мнения не выказывал. Надо, де, покумекать, пораскинуть чем способно, а там уж и говорить.

К концу

ужина Дарька с Микишкой осоловели и едва раздирали глаза. Переглянувшись с мужем, Калина повела гостью спать. Микишка крепился изо всех сил но, подчиняясь вескому слову Хозяина, всё же сдался и, прихватив шкуру огромного, добытого Огневом, сохатого, побрёл на сеновал. Бросив подстил сразу за входом, поправил ногой завернувшийся край и повалился на приготовленную лежанку. Заснул прямо в воздухе, раньше, чем коснулся плотной шерсти.

Прожив седмицу, Дарька обвыклась с хозяйством. Везде всё поспевала, во всём выказывала умение и сноровку. Калина с мужем не переставали удивляться и радоваться гостье. Перестала ли нестись птица, захворала ли скотина — девчонка, будто понимая язык живности, без труда называла причины беды и, либо помогала сама, либо советовала, что надо сделать. Занедужит ли кто из соседей, Дарька тут как тут: и боль заговорит, и жар снимет. Случалась ли у местной ребятни рана-ссадина, вмиг останавливала кровь и, намяв хитрых трав, ловко приматывала чистой тряпицей — зарастало как на собаке. По всему выходило, что дед её был не самой слабой верьви*.

Видя, что Дарька всем по душе, Микишка ходил довольный как медведь в корыте мёда. Всё решалось само собой и об отъезде в Киев думалось с лёгким сердцем. Огнев же, замечая как Резан всё чаще задерживает взгляд на хорошенькой ведунье, начал подначивать его остаться.

— А чего маяться, — посмеивался он. — Столбись здесь! Девку тебе боги удружили справную. Ты тоже, жених хоть куда, ежели в баньке пропарить, причесать, да со двора не отпущать. Так что неча лосем гонным носиться, становись у нас.

Резан слушал, пожимал плечами, но чувствовал, что Огнев шуткует не просто так. У мужа сестры глаз намётанный. Да и они с Дарькой всё больше робели друг при друге, а это признак верный: прицепила озорница Лада к молодым жилку-ниточку. И тянет, и сушит та незримая ниточка их обоих.

Может и остался бы с радостью, от добра добра не ищут, но свербили Резана мысли о Киеве. Пора было трогаться в путь, тем паче, что начинал чувствовать, что ещё немного и вряд ли сможет уехать от пригожей внучки волхва. Решилась же кручинка проще, чем думалось. Как-то утром Микишка проснулся в решительном состоянии духа. Едва продрав глаза, бросился на конюшню. Торопливо взгромоздил на Шайтана седло и, сдёрнув со стены суму, принялся собирать вещи. Прихватив нож, отыскал кресало и кремень, а когда двинулся в сарай, в поисках фляги, увидел на дворе позёвывающего Огнева. Остановился, в ожидании сетований или привычных прибауток, но муж сестры только утвердительно качнул головой.

— Ну и добро! Баба может ждать, а мужик должон решать. Только, чего ж в второпях-то? Хозяйки, чай, сами в дорогу соберут. Ты же не суетись, пойдём, покусаем что-нибудь на завтрак, посидим на дорожку.

На пороге появились Калина с Дарьей. С первого взгляда поняли что к чему, без слов принялись за дело. Не увидев в глазах девчонки ни смятения, ни печали, Резан с облегчением вздохнул и двинулся за Огневом. Тот накинул рубаху, неторопливо прошёл в горницу, снял с накрытого стола широкий рушник. Сели, молча

принялись за еду. Насыщались медленно, чтобы еда укладывалась плотно и не подпрыгивала в брюхе на быстром конском ходу. К концу трапезы Огнев сыто потянулся и, как бы между прочим, заметил:

— Ты вот что, паря, втихую не утекай, загляни к соседям попрощаться. Когда ещё свидитесь. Времена то нынче сам ведаешь какие. Толи степь нагрянет и не сдюжим, толи ты в чужих краях башку себе свернёшь… А мы уж, после твоего отъезда, на погосте браги на четыре стороны плеснём, Велесу с Перуном слово замолвим, пусть приглядят.

— Быть по сему, дядько Огнев! — согласился Микишка и двинулся на двор. На крыльце столкнулся с Дарькой. Девчонка удивила безмятежным спокойствием. С улыбкой протянула начищенный до блеска шестопёр. На коже рукояти мелкой цепочкой чернели тайные знаки. Явно выжгла заранее, но не показывала, чтобы не напоминать о дороге. Резан смущённо опустил глаза, будто бы рассматривая её работу.

— Благодарень тебе, светлая! — только и смог вымолвить он, но девчонка уже скрылась с глаз и больше, за всё время сборов, не показывалась.

Прощаясь со своими, Микишка поначалу заботился её пропажей, но вскоре решил, что так оно будет лучше. К чему душу бередить. Увидишь слёзы — замучат думки, что зря уехал. Не заметишь печали — станет кисло от её равнодушия. Утвердив себя в этих мыслях, почти успокоился. Губы сами зашептали слова старой походной песни:

А я не успел попрощаться с тобою до слёз-

Легко обернуться обратно…

Простить без молитв — гривой старца дорос

Без обряда…

К полудню обошёл всех соседей. Наконец, благословленный с пяток до ушей и обвешанный напутствиями, как шелудивый пёс репьями, вывел Шайтана со двора. Пока обнимался с Калиной и Огневом, глаза сами собой косили по сторонам: вдруг да мелькнёт расшитый подол Дарьки. Ан нет, не случилось. Вскочив в седло, махнул рукой. На миг заметил в глазах родни странное выражение, но присмотреться не успел: Шайтан резво взял с места и, распугивая суетливых кур, помчался вдоль домов.

За городищем дорога плавно забрала вверх и нырнула в прозрачную тень березняка. Вихрем взлетев по склону, козлорогий внезапно убавил прыть, повёл головой и остановился. Микишка недоумённо ткнул каблуками в серые бока, но Шайтан стоял как вкопанный.

— Вот те раз… — удивился Резан внезапному упрямству. — Эдак мы до Киева не доедем!

В кустах неподалёку что-то шевельнулось. Микишка прищурился, пытаясь разглядеть причину остановки, а когда рассмотрел, едва не выпал из седла: над кудрявой бузиной всплыло навершие посоха, под ним мелькнула медвежья безрукавка и на дорогу вышла настороженная Дарька. Одежду Калины сменили прежние полотняные штаны и рубаха со сложным волховским узорочьем. На ногах — крепкая обувка с толстым подбоем. Плечо нагружено дорожным мешком. Остановившись у кустов, взглянула в глаза Резана. В очах, за отчаянной решимостью, читалась опасение, что могут прогнать, но голос был холоден и независим.

— Не возьмёт ли добрый путник с собой калику перехожего? Обузой не буду, харчами не стесню, авось пригожусь…

— Разума моя. — выдохнул Микишка.

Сердце ополченца с грохотом заметалось от хребта к грудине. Спрыгнув на землю, привлёк Дарьку к себе, но, заметив любопытный взгляд Шайтана, неохотно отстранился и так же церемонно ответил:

— Уважь, почтенный калика, раздели со мной путь. С другом любая дорога вдвое короче. А про харчи не рубись, чай, лягушки на Руси ещё не перевелись.