Известный Алексеев. Т. 6. Избранные стихотворения

Алексеев Геннадий

портрет иноземной певицы,

которая еще не приехала в город,

и дата открытия цирка,

который еще не построен.

Тетка в синем переднике

открывает тайны грядущего.

Так зачем же вам машина времени,

скажите на милость?

Говорящая птица

Какая-то птица кричит – пустите!

Пустите!

Пустите!

Пустите!

Пустите!

Куда же

пустить тебя,

странная птица,

куда ты стремишься?

Но может быть, птица молит – простите?

Простите!

Простите!

Простите!

Простите!

За что же простить тебя,

бедная птица,

что ты натворила?

Иль, может быть, птица велит – грустите?

Грустите!

Грустите!

Грустите!

Грустите!

Зачем же грустить-то,

смешная птица?

Предадимся веселью!

А что, если птица кричит – спасите!

Спасите!

Спасите!

Спасите!

Спасите!

А что, если птице грозит опасность?

Я должен ее спасти.

История о том, как я одолел страшного кентавра и спас юную красавицу

Что я вижу!

Кентавр пристает к девице!

Наглый, грубый, лохматый кентавр

пытается обнять

миловидную, скромную, беззащитную девицу!

Что я делаю?

Я подхожу к кентавру

и говорю ему вежливо:

– Будьте добры,

оставьте в покое эту девушку!

Что делает кентавр?

Он угрожающе подымает копыто

и говорит мне следующее:

– Иди ты в джунгли реки Амазонки,

в снега Земли Франца-Иосифа,

на дно Тускарорской впадины

и на вершину горы Джомолунгма!

Понял?

Что мне остается делать?

Не долго думая,

я щелкаю грубияна по носу

(не очень больно,

только для острастки).

Что происходит с кентавром?

Дико заржав,

он бросает девицу

и обращается в бегство

(стук его копыт

быстро затихает в отдалении).

Что говорит мне юная красавица? —

Вы мой спаситель! —

говорит она

(при этом слезы благодарности

выступают у нее на глазах).

А что говорю я?

– Пустяки! —

говорю я

(и при этом ковыряю землю

носком ботинка).

Каков же вывод

из этой волнующей,

неправдоподобной,

но

совершенно подлинной истории?

Вывод прост:

нечего церемониться с кентаврами!

Влюбленные манекены

Вечером

я шел по проспекту.

В освещенной витрине магазина

стояли парень и девушка —

они наряжали елку.

Будто бы наряжяли,

а на самом деле

объяснялись друг другу в любви.

Так мне казалось.

Так, наверное, казалось и всем.

Так оно, конечно, и было на самом деле.

Через день

я снова шел по вечернему проспекту.

В освещенной витрине

по-прежнему стояли парень и девушка,

делая вид, что наряжают елку.

– Сколько же можно выяснять отношения! —

подумал я вслух.

Вокруг меня засмеялись.

– Это же манекены! —

сказали мне. —

Каждый год в конце декабря

их ставят в этой витрине!

Мне стало грустно.

«Каждый год, – думал я, —

каждый год в декабре

эти влюбленные манекены

объясняются друг другу в любви

и никак не могут объясниться!

Каждый год в декабре

все глазеют на них,

и им приходится притворяться,

будто они наряжают

эту дурацкую елку!»

«Куда же ты?..»

Куда же ты?

Туда, в запредельность.

Хочу поглядеть,

что там и как.

Ну и беги в свою запредельность,

коль охота!

Откуда ты?

Оттуда, из запредельности.

Черт знает, что там творится!

Вот видишь!

Посидел бы лучше в кресле

у горящего камина!

Куда же ты опять?

Туда, в неведомое.

Быть может,

тем меня ждут.

Ну и катись в свое неведомое,

ну и катись!

Откуда ты опять?

Оттуда, из неведомого.

Меня там никто не ждал.

Вот то-то!

Посидел бы лучше на бревнышке

в лесу у костра!

Но где же ты теперь?

Здесь, в непостижимом.

Давно собирался

сюда заглянуть.

Гордый

Человек не успел вскочить в автобус,

и ему прищемило ногу дверью.

Автобус тронулся,

и человек поскакал за ним

на одной ноге.

Все кричали:

Конец ознакомительного фрагмента.