Извращенная принцесса
Шрифт:
— А как же мое предложение в качестве модели? Я не могу просто отмахнуться от него. У меня может больше не быть такой возможности, — настаиваю я.
— Я не могу бросаться людьми, Мэл. Мы потеряли слишком много. Я приставлю к вам своих лучших людей, чтобы ничего не повторилось. И мне жаль, но я не могу позволить себе разделить их, чтобы ты могла погнаться за своей мечтой. Кроме того, подумай, какой опасности ты подвергаешь девушек, если прямо сейчас распространишь свой образ по журналам.
От его ровного тона мне не становится менее больно от того, что они потеряли
— Ну и что? Я должна просто сидеть и мириться с этой новой тюрьмой, где я жду, что другие мужчины скажут мне, куда я могу пойти или что я могу сделать? Смогу ли я вообще когда-нибудь снова покинуть свой дом? Называй это как хочешь, Глеб, но это просто клетка другого типа, — огрызаюсь я.
Я вижу напряжение в его неподвижности, потому что провела столько часов, наблюдая за ним. Только его глаза показывают истинную интенсивность боли и гнева, которые вызывают в нем мои слова.
— Мне жаль, что ты так считаешь. Но это не обсуждается.
— А что, если мне не нужна твоя защита? — Нажимаю я.
Мой желудок переворачивается при мысли о том, что мне придется самостоятельно отправиться в путь, открыть себя для такого уровня уязвимости. Но удушающая мысль о том, что я буду заперта в этом доме на несколько дней или даже недель подряд, вызывает у меня непреодолимое чувство клаустрофобии.
Сократив расстояние между нами, Глеб кладет ладони на стойку по обе стороны от меня. От его внезапной близости у меня захватывает воздух в легких, а сердце заходится в бешеном ритме. И хотя сейчас я в ярости, его пьянящий мужской запах не дает сосредоточиться.
Почему меня так безумно тянет к нему? Я ненавижу его, потому что одна мысль о том, что он меня поцелует, подтачивает мою решимость.
Но больше всего на свете я хочу быть свободной. И меня бесит, что мужчины в моей жизни всегда так стремятся отнять это у меня. Я думала, что Глеб другой, и с ужасом понимаю, что он может быть самым опасным из всех. Потому что с ним я почти готова отдать свою свободу.
Почти.
— У тебя нет выбора, Мэл. Не в этот раз, — говорит он ровно, и от его мягкого, гладкого голоса по моему позвоночнику пробегает ледяная дрожь.
По телу пробегает дрожь, и я не знаю, от ярости или от страха. Но то же удушающее чувство скованности поднимает панику в моей груди.
Глеб отталкивается от стойки, освобождая пространство между нами. И я не знаю, потому ли, что он чувствует мое беспокойство, или потому, что думает, что я могу дать ему пощечину. Эта мысль действительно приходила мне в голову. Но через секунду его рука лезет в карман и достает телефон.
— Да, — отвечает он, бросая на меня косой взгляд, который говорит мне, чтобы я никуда не уходила.
Разозлившись, я снова скрещиваю руки и смотрю на него, ожидая, пока он закончит разговор. Между ним и человеком на другом конце линии происходит быстрый обмен русскими словами. Затем он кладет трубку.
— Босс
Не думаю, что я могла бы шокировать его сильнее, если бы действительно дала ему пощечину. И чувство вины скручивает мой желудок. Хотелось бы взять слова обратно, но уязвленная гордость не позволяет.
Глеб тяжело вздыхает, его ноздри раздуваются. Конфликт в его глазах говорит мне то, чего не может сказать его пассивное выражение лица.
— Этот разговор не закончен, — категорично заявляет он, и в его тоне звучит мрачное обещание.
Я поджимаю губы, вызывающе вскидываю подбородок, и когда становится ясно, что я не намерена отвечать, он поворачивается и уходит, не сказав больше ни слова. Его легкие шаги по-кошачьи бесшумны и одновременно, сексуальны и смертоносны.
Боже, что со мной не так?
Мне не следовало открывать ему свое сердце, ведь именно так я позволяю мужчинам управлять собой.
10
ГЛЕБ
Поза Вэла напряжена, его громадная фигура странно нарушает равновесие без Ефрема, стоящего по ту сторону двери кабинета Петра. Костыль, прислоненный к стене за его спиной, напоминает мне, что у нашего пахана один телохранитель. С тех пор как его подстрелили, Вэл дежурит в ограниченном режиме, а это значит, что уровень защиты Петра совершенно недостаточен для той бури дерьма, с которой мы столкнулись.
— Как он? — Спрашиваю я, понижая голос, пока добираюсь до стоического телохранителя.
— Не очень, — отрывисто отвечает Вэл. Он и без меня знает, что я спрашиваю о Петре. И, судя по выражению его лица, я понимаю, что нас ждет тяжелое утро. — Приготовься, — тихо добавляет он.
Это все, что он собирается мне сказать. И меня это устраивает. Выбирая между Вэлом и Ефремом, я всегда лучше ладил с Вэлом. Думаю, это потому, что мы оба более угрюмы. Он, возможно, даже больше, чем я, если это возможно. Но я с ним общаюсь, даже если за то время, что я его знаю, мы перекинулись лишь парой слов. Больше всего в Вэле мне нравится то, что я всегда знаю, в каком положении я с ним нахожусь. Этого я не мог сказать о Ефреме.
Я делаю глубокий вдох, прежде чем постучать. Затем мой пахан вызывает меня.
— Где ты был? — Рычит Петр, как только я вхожу.
— В доме девочек, обустраивал их. — В моем голосе чувствуется усталость. Потребовалась целая вечность, чтобы организовать их всех и посадить на самолет сегодня утром. Как пасти кошек, клянусь. А когда мы вернулись в дом, он все еще был в полном беспорядке. Пришлось подметать здание, чтобы убедиться, что все чисто, заменить входную дверь и убедиться, что достаточно людей на месте, чтобы завтра не пришлось все делать заново.