Изяслав-скиталец
Шрифт:
– Ну, что же мы с этим разбойником делать будем?
– спросил князь.
– Да что с ним делать?
– отвечал Тукы.
– Повоевать его надобно, да как-нибудь постараться захватить, да и засадить в крепкое место, чтобы в другой раз не думал выходить из положенных пределов. Известно, племянник против дяди ничего не смеет...
– Эх ты все свое толкуешь, боярин!
– вскричал Изяслав.
– Не то беда, что он против дяди пошел, а то, что Русская земля так-то распадется. Едина Русская земля или не едина?
–
– Да разве я им всем не вместо отца поставлен? Разве не я - глава всей Русской земли?
– Верно ты говоришь, глава! Так у меня в списке написано; только нигде этого не видать, чтобы голова у рук спрашивалась: а что, господа руки, не скинуть ли мне шапку, не надеть ли шелом? Не видать также, чтобы у рук было свое дело, помимо того, которое надобно голове.
– Это, брат, я двенадцатый год от тебя слышу!
– возразил князь.
– А все ты мне не скажешь: как же тут быть?
– Я пробовал говорить, - отвечал боярин, - да ты тогда мне дал такой нагоняй, что я и зарекся...
– Что? Это ты Святополка Окаянного хотел из меня сделать? Чтобы я руку поднял на братьев родных? Нет, ты мне лучше об этом не заикайся, а то я рассержусь по-тогдашнему. Я братьям своим и всему роду Ярославову отец; а какой отец детей своих истребляет? Это и у волков не слыхано. Если б у тебя хоть немного совести было, так ты не заикнулся бы об этом. А ты скажи что-нибудь другое, поновее.
– Ничего не придумаю, князь, разве оставить дело как есть да послать кого-нибудь к князю Всеславу сказать ему спасибо, что он наши земли разоряет...
– Экий упрямый старик!
– вскричал князь.
– Всеслава, конечно, наказать надо...
– Вот это ты дело говоришь! Стало быть, прежде всего посылаем гонцов. Один едет к Остромиру, чтоб он сейчас собрал новгородцев и шел выручать Псков. Другой едет в Чернигов, к князю Святославу, чтобы шел с полком своим к Пскову. Третий за тем же едет в Переяславль к Всеволоду. Четвертый зовет тысяцкого киевского Коснячко сюда, чтобы в Киеве собиралось наше войско.
– Ладно, - сказал Изяслав, - пятый едет тоже в Псков к Всеславу и везет ему наше увещательное письмо.
– Вот пятого-то гонца и не нужно, - возразил с живостью боярин, - это нам все дело испортит: уйдет он из-под Пскова, повертит хвостом, а ты с ним и помиришься.
– И слава Богу!
– отвечал князь.
– Худой мир лучше доброй ссоры.
– Никогда я этому не поверю и добрую ссору люблю. После нее все дела становятся проще и яснее, тогда как среди плохого мира живешь, как в потемках, и не знаешь, кто с нами, кто против нас.
Пока собирались войска, гонцы ездили от одного князя к другому. Пятый гонец, придуманный самим Изяславом, покончил все дело разом.
– А где бы мы теперь без пятого-то гонца были?
– говорил он, добродушно усмехаясь.
– Вот в этакую погоду как подумаешь о походном времени, так и возблагодаришь Создателя, что у нас есть горница, что на тереме крыша крепкая. Ставка, конечно, защита; но горница, из камня сложенная, на мой вкус, будет лучше. А по-твоему как, дяденька Тукы?
– На походе я настаивал, князь, не потому, что беспокойство лучше покоя, - отвечал боярин, - а потому, что лучше теперь повоевать, сколько там Бог приведет, а зато после отдохнуть хорошенько, без всякой помехи.
– Что же? Ты разве боишься, что полоцкий Всеслав придет сегодня сюда и выгонит нас в такую погоду? Не бойся, он мне обещал мир и повиновение...
– Прости меня, князь, но не бояться я не могу, потому как ничего не ведаю, - отвечал печально боярин Тукы.
– Ты с ним переговариваешься без меня, а когда не знаешь, то и боишься. Такова уж человеческая природа. Знаю я только, что ни на одно слово князя Всеслава положиться нельзя, а ты полагаешься на его пустые слова. Как же мне не бояться?
Но князь Изяслав был уверен, что его отеческие увещания и пряморечивые убеждения гораздо лучше и действеннее предлагаемых боярином крутых мер, и спокойно посмеивался над опасениями своего осторожного советчика.
Но боярин Тукы, видно, знал дела и сердце человеческое. В половине зимы пришли вести, что полоцкий князь двинулся на север с войском, вскоре затем явились и беглецы из Новгорода: князь Всеслав разорил Новгород вконец, нежданно-негаданно подступил, ворвался как враг, взял в плен много народу, сколько мог ограбил, снял с церквей колокола, от образов в местных церквах снял паникадила и покинул город. Посадника Остромира, который быстро собрал дружину и выступил против него в прошлом году, когда он осаждал Псков, посадил в колодки и повез к себе в Полоцк.
По требованию князя Изяслава к нему явился Тукы - угрюмый и важный, как всегда.
– Да ты не сердись, дяденька!
– сказал князь, увидя своего нахмуренного советчика.
– Ну, виноват, ну, чего же тебе еще нужно? Виноват я, что в прошлом году тебя не послушал! Ну, не сердись, голубчик! Надо беду поправлять, я это вижу, и ты мне помоги.
– Что на того сердиться, кто нас не боится, - отвечал Тукы.
– А дело остается таким, как в прошлом году было: четырех гонцов посылать, если только ты сам пятого не пошлешь.